Симона Шварц-Барт - Жан-Малыш с острова Гваделупа

Он тоже рассказал ей о себе, и она выслушала его, как и он ее: с интересом, достоинством и уважением, ничему не удивляясь, и понял тут Жан-Малыш, что история его, если изложить ее как подобает, окажется не хуже и не лучше, чем все другие, которые он узнал за свою жизнь. И подумал наш герой: «Вот ведь как случается — нужно было встретить самое одинокое, самое покинутое существо, чтобы раскрыть наконец свою душу, поведать эту невиданную, неслыханную бессмыслицу, какой, хочешь не хочешь, стала моя жизнь, поведать, не опасаясь, что тебя поднимут на смех. Радоваться мне этому или печалиться? Ну конечно радоваться». Они сидели у костра посреди бескрайней волнистой долины. Вокруг них неприкаянно бродили дикие звери, ползали змеи, разучившиеся жалить, бродили, мотая величественными рогами, буйволы, отвыкшие бодаться и мычать. Когда он закончил, а от костра осталась лишь кучка пепла, девушка надолго задумалась, приложив палец к виску, как бы показывая, что все поняла, поверила всему до последнего слова. Потом она открыла широкие лепестки своих губ и удивленно прошептала:

— А я, кажется, слышала о корове, проглотившей солнце…

— От Скитальца? — взволнованно воскликнул Жан-Малыш.

— Нет, — ответила она. — Я не здесь о ней узнала. Сказку эту рассказывали вечерами в моей деревне, когда я была еще маленькой. Но наше Чудовище не такое, как ваше, оно большое-пребольшое: даже самые зоркие не могли разглядеть, где его начало, а где конец. И когда оно все пожрало — и солнце, и луну, и звезды, и людей, и зверей, — на земле остались только двое: мать и ее сын, совсем мальчик, которого звали Лосико-Сико, что на нашем языке означает: «Тот-кто-говорит-смерти-да»…

— Ты уверена, что так его и звали? — прервал ее Жан-Малыш.

— Так же уверена, как в самой себе, но не больше, — улыбнулась девушка.

— Наверное, ты услышала это имя где-нибудь еще…

Девушка сочувственно посмотрела на Жана-Малыша и тихо, едва разведя странные лепестки своих губ, прошептала:

— Прости меня, я вижу, тебя тревожит это имя, я больше не стану его произносить… так вот, чтобы не утомлять тебя, я сразу расскажу, чем все кончилось: однажды, пережив тысячи приключений, герой вооружился ножом, проник в чрево Чудовища и начал там кромсать его внутренности. И он добрался до сердца и пронзил его, с те вот, и тогда Чудовище испустило страшный вопль и пало на колени, и под его собственной тяжестью не выдержали, затрещали все его кости, да-да, не выдержали и затрещали. Тут герой принялся прорубать проход, чтобы выбраться наружу, — рраз! рраз! — и едва он полоснул по огромному желудку — рраз! — как раздались тревожные крики тысяч людей, находившихся, как и он, внутри коровы: «Осторожней, тише, ты режешь по живому!» Наконец добрался он до самой кожи и — рраз! — проделал в ней широкую щель, и через эту щель один за другим вышли наружу все народы земли, а за ними солнце, луна и звезды, которые преспокойно заняли свои места на небе. Вот какую историю рассказывали детям моей деревни, — закончила она, утерев слезинку, родившуюся к самому концу повествования, — видишь, это всего лишь старая-престарая сказка…

— Слава богу, что она хорошо кончается, — задумчиво прошептал Жан-Малыш.

— Да будет тебе известно, добрый старец, что у всех наших сказок счастливый конец, не то что в жизни; а иначе зачем же их рассказывать? Но, по правде сказать, я проглотила конец моей истории, ибо с тем, «кого-я-не-назову», много еще всякого случилось, — сказала она, неожиданно рассмеявшись.

— Что ж с ним случилось, молю тебя, расскажи!

— Что ж, если хочешь знать правду, слушай: люди возненавидели героя как раз за то, что он вызволил их из чрева Чудовища. И вот однажды, когда за ним гнались недруги, он выбежал к глубокой реке и превратился в плоский камешек, ну знаешь, такой, что летит как на крыльях, если бросишь его по воде. Один из преследователей схватил этот камешек и с досады, что остался ни с чем, зашвырнул изо всех сил на другой берег реки, крикнув: вот так бы я его хватил, попадись он мне в руки!

— А дальше? — не унимался Жан-Малыш.

— А дальше камень снова стал человеком.

— Ну а потом?

— Ну а потом сказке конец, — весело сказала девушка переливчатым, как свисток с горошинкой, голосом.

И, недоверчиво тряхнув головой, будто только сейчас удивившись своему собеседнику, она воскликнула:

— Ты что же, дожил до седин и просишь сказок? Не лучше ли продолжить путь, если ты хочешь добраться до родины, о добрый странник?