Симона Шварц-Барт - Жан-Малыш с острова Гваделупа

Ни Оседлые, ни Скитальцы ничего не знали о Гваделупе, а вернувшиеся с побережья уже не могли вспомнить пути назад, к океану, и указывали Жану-Малышу дорогу наугад, кому куда вздумается…

Что до Скитальцев, то они, можно сказать, были обречены на вечные странствия, и ничтожно мала была надежда на то, что они когда-нибудь отыщут свою Деревню, выберутся на солнце. С горечью говорили они, что веками кружат по Царству, все время возвращаясь туда, откуда вышли; потом, в утешение себе, Скитальцы вспоминали легенду, которую рассказывали старейшие из старейших обитателей подземных владений, те, кто давно сбился со счета прожитых лет, пройденных дорог:

«В начале всех начал, когда солнце еще не было выпущено и одна сплошная ночь застилала небо, Дава взял свой барабан и нежно-нежно прошелся по нему легкими, словно лунные лучи, пальцами. Очарованные божественным звуком, оторвались от веток и слетелись к нему со всей земли листья деревьев. И превратились листочки в мужчину и женщину одновременно, так что мужчина был женщиной, а женщина мужчиной, один с другой, одна в другом, слиты воедино, в одну человеческую оболочку. Но стоило появиться им на свет — мужчине в женщине и женщине в мужчине, — как каждому захотелось идти своей дорогой, и тогда повалились они на землю, раскинули руки и ноги, и из их общего рта полилась такая песня:

И очень рассердился тогда Дава и в сердцах сказал: ну что за мужчина, что за женщина, ни стыда ни совести! И как дунет! — и тут разлетелись листочки по всей земле, и каждый из них стал мужчиной или женщиной, и построили люди деревни, точь-в-точь как наши: с вождями, обычаями и мертвыми, следящими за их соблюдением, а потом в небо выпустили солнце и луну, тоже поврозь…

Вот что произошло, когда разгневался Дава, создатель наш со священным барабаном, но знаем мы, что не вечен его гнев, может, завтра, а может, уже сегодня все листья опять соберутся вместе в одну человеческую оболочку, как это было в начале начал. Так давайте же, о старейшие из старейших, для кого нет тайн в луне, звездах и великом древе жизни, давайте же наберемся терпения, наберемся терпения и подождем, пока Дава снова не возьмет в руки свой барабан…»

Терпение, терпение, осел тоже терпел да и околел. И, махнув рукой на эту красивую сказку, наш герой решительно зашагал в глубь Царства, чтобы найти или проложить тропу, которая ведет по ту сторону моря, под пятачок буйной травы. Но напрасно он искал, напрасно перерыл, перетряс все темные уголки этого темного царства — так ничего и не нашел, даже слабого, умирающего эха Гваделупы. Порой, уже не в силах идти дальше наугад, не зная, не ведая пути своего, он совсем было решался лечь посреди дороги и замереть, не двигаться, пока не придет конец самой смерти, пока она не рассыплется в прах, как кора Пожирателей; но он все же не останавливался, упрямо шел дальше и дальше, на четвереньки становился, когда было совсем невмоготу, но все же шел и шел вопреки всему…

Время превратилось в один бесконечный поток, прошла вечность и еще одна вечность, и вот однажды он повстречал на своем пути самое одинокое из одиноких, самое покинутое из покинутых созданий — то была девушка с уродливыми губами, растянутыми изнутри двумя деревянными кружочками, которой уже не хотелось больше выбраться на солнце.

Она сказала, что родилась в далекой стране, которая лежит у края необъятной пустыни, а в пустыне этой живет племя, оно не сеет и не жнет, а следует триединой заповеди: укради, надругайся, убей! Ее род был для жителей пустыни человеческим стадом, из которого они отлавливали себе рабов. Поэтому, для того чтобы на красоту их не позарились похитители, девочкам надрезали губы и вставляли в них с каждым годом все более широкие деревянные кружки.

И решила она однажды покончить с собой — бросилась в реку, надеясь, что в Царстве мертвых все изменится. Но ее рот как был, так и остался уродливым, и с тех пор она бродила по подземным лабиринтам, там, где не могла повстречать себе подобных. По ее словам, она испытывала странное удовлетворение, когда над ней смеялись. И сколько бы она ни корила себя за это, она не могла обходиться без насмешек, они утоляли какую-то непонятную ей самой жажду сердца. Поэтому она и не предалась отчаянию: просто избрала одиночество, застенчиво про молвила в завершение своего рассказа девушка, отвернувшись, и в этот миг она была так привлекательна в своей легкой голубой тунике; ее круглая головка, узкие и долгие, уходящие к вискам глаза делали ее похожей на прелестного, чуть лукавого, игрушечного утенка…