Симона Шварц-Барт - Жан-Малыш с острова Гваделупа

Нашлась среди них и такая, что говорила голосом Эгеи — только в этом, пожалуй, и заключалась вся ее прелесть. Ее-то и выбрал он в один прекрасный день в жены, когда сын короля предупредил его о ропоте недовольства, витавшем над очагами и грозившем достичь слуха мужчин, а значит, стать опасным — ведь всем известно, что одиночество — мать колдовства…

Его выбор был встречен не без удивления, ведь Онжали не отличалась особенной красотой: имя свое, означавшее Мисочка, она получила за гладкое, круглое и плоское лицо. Жан-Малыш повстречал ее в деревне Гиппопотамов на берегу реки Нигер, в те места тогда как раз пожаловал король, а он был в его свите. Хижины этой деревни были построены на высоком берегу, они нависали над широким потоком, усеянным островками, которые, казалось, вот-вот вспорхнут в небо, словно тысячи розовых цапель. Каждое жилище походило на глиняный колокол, на огромный, словно из-под земли выросший термитник, с небольшим, в рост ребенка, круглым входным отверстием, что-то вроде замысловатых песочных замков, которые без устали лепит из мокрого песка на пляже Лараме гваделупская ребятня и которые без устали смывает набежавшая волна. Но внутри них царила благостная прохлада, и надолго остановился здесь король со своей свитой, предавшись бесконечным пирушкам: такие прекращаются лишь тогда, когда гости начинают просить пощады. Мужчины этого селения не сводили глаз с правителя, а девушки дивились высоченному росту Жана-Малыша, его силе и красоте: настоящее солнце, шептали они из-за оград. Потом прошел слух, как всегда исходивший от очагов, что светило это сияет для другой, той, которую выходец из иного мира знал в своей прежней жизни, еще до смерти, и до сих пор не забыл. И тогда свежие гвоздички с сожалением отвернули от него головки, предложив аромат своей молодости другим ноздрям, тем, что вдыхали лишь здешние запахи…

Как-то раз наш герой, мучимый тягостными воспоминаниями, ушел из деревни и направился к берегу Нигера. С нависшей над руслом скалы срывалась в величавые воды маленькая речка, и сквозь шум водопада он услышал звонкий гомон юных купальщиц, чей смех не спутаешь ни с чем на свете. Погруженный в свои думы, он едва не забыл, что в таких случаях нехорошо подглядывать, и собрался было скромно удалиться, как вдруг услышал голос Эгеи. Она стояла на берегу, спиной к нему, в пышных одеждах — их красные, зеленые и голубые узоры были как земля, холмы и небо Лог-Зомби. Не слыша негодующих криков купальщиц, Жан-Малыш подошел к девушке, и та повернула к нему свое темное как ночь, удивленное, ничего не понимающее лицо. Он замер, восхищенно пожирая взглядом незнакомку: губы ее были темнее лица, а глаза темнее, чем губы, лишь на высоких, слегка выпуклых скулах, туго, как на барабане, натянувших кожу, лежали два матово-светлых блика. Он хотел было заговорить с ней по-креольски, но язык его сам по себе произнес африканские слова.

— Это я, — прошептал он, — ты меня не узнаешь?

— Это кто «я»? — растерянно бросила она. Девушка ничем не напоминала Эгею, если не считать легкого сияния, какое излучают иногда тенистые, задумчивые манго в цвету, что растут во влажных, благоухающих долинах. Она прожгла его сердитым взглядом и обратилась к подругам, которые застыли, сверкая зеркальной наготой и стыдливо прикрывая низ живота ладонями.

— Это еще что за балбес неприкаянный, вишь бычина здоровенный, видно, совсем с жары сдурел, — медленно, с расстановкой произнесла она голосом дочери папаши Кайя, — что-то не припомню, чтобы он раньше пасся на наших пастбищах, а вы, телочки мои, случайно его не знаете?

Хрупкая ясноглазая девушка, стоявшая по пояс в воде, подняла ладошки к гладким щечкам и со всей серьезностью произнесла:

— Это же Ифу’Умвами, гость короля. Но лучше на него не заглядываться, его красота не нам светит: говорят, душа его сохнет, как ручеек в безводье, по другой, той, что не живет в нашем мире…

— По всему видать, не ручей, а простая лужа! — оборвала ее та, что говорила голосом Эгеи. — Я тоже слышала о сверкающем, словно солнце, мужчине, о красавце-быке в праздничной упряжи, о том, кому ничего не стоит за один раз сделать тебе тройню; а что мы видим на самом деле, телочки мои?

И, зло рассмеявшись, она бросила:

— Чего ты ждешь, чужестранец, хочешь, чтобы мы тебя прогнали отсюда камнями?

Сказав так, девушка сразу смягчилась, щеки ее вспыхнули, рука скользнула вниз, будто прикрывая наготу, а на круглом, словно миска, лице теперь легко было прочесть все ее мысли.