Эли Визель - Время неприкаянных

Тогда Хананиил, поцеловав его в лоб, сказал ему мягким и нежным тоном:

— Мы давно знакомы, Мендель. Ты близок мне, более чем близок. Ты часть меня самого. Но ты пришел после тех мучений, что я пережил после моего поражения. И ты в первый раз узнал, что такое истинное страдание. Знай, что оно столь же могущественно, как радость, быть может, даже более могущественно. Горе человеку, для которого оно составляет единственный смысл существования, единственную привязанность: никакой силе в мире не дано разорвать ее. В конце концов страдание заполонит тело и душу. Оно станет божеством, пожирающим сознание и надежду. Но ты сумел победить его, превзойдя самого себя.

— Да простит меня рабби, — сказал Мендель, — но ему хорошо известно: я всего лишь слуга, разуму моему не дано достичь горних высот, и мысли рабби я не понимаю.

Молодой Учитель улыбнулся сквозь слезы:

— Мендель, дорогой Мендель. Сейчас из нас двоих ты рабби.

Взгляд Менделя омрачился.

— Нет, рабби, тысячу раз нет! Рабби говорит это, потому что я ничем не выдал его истину? Но ведь эту истину я не знаю! Я всего лишь бедный слуга, живущий в тени своего Учителя!

— Я говорю это, Мендель, потому что ты открыл истину не страдания, а смеха.

Лишь тогда слуга успокоился».

…Гамлиэль умолк. Возможно, он ожидал, что Ева попросит его продолжить, но она хранила молчание. Сощурив глаза словно в полудреме, она стала дышать чаще, как если бы сердце ее забилось быстрее.

— Слова, — сказал Гамлиэль. — Это всего лишь слова.

— Что они означают для тебя?

— Я не знаю. Но знаю, какими хотел бы видеть их. Ожогами, ранами памяти если не Бога, то, по крайней мере, творений Его.

— Эти слова, — произнесла она еле слышно, — ты дашь мне их взаймы?

— Это зависит…

— От чего?

— От цены, которую ты готова заплатить. Надо ли говорить тебе, что мой «романист» Жорж Лебрен, столь же высокомерный, сколь бездарный, хочет купить их у меня? И предлагает мне за них безумные деньги?

— Я плачу больше.

— Правда?

— Садись рядом со мной.

С тех пор они никогда больше не спорили. Даже когда под сатанинским влиянием Самаэля произошел разрыв, перед расставанием не было никаких ссор.

Любил или нет Гамлиэль свою профессию, душа его и плоть жили только ею. Он был навсегда зачарован речью, словами, обитающим в них безмолвием, которое обретает смысл только благодаря им. Даже не работая над своей «Тайной книгой», он иногда часами перелистывал словари. Без всякой надобности. Просто для удовольствия. Если бы ему пришлось провести десять лет на необитаемом острове с одной-единственной книгой, он взял бы с собой словарь. Он был убежден, что прочесть два слова — самых обыкновенных слова — деяние столь же важное, как соединение двух людских судеб. Ибо дистанция, отделяющая одно слово от другого, порой более велика, чем та, что отделяет звезды от земли.

Сверх того, слова имеют собственную судьбу. Часто они появляются на свет по недосмотру, растут и умирают полностью обескровленными, но возрождаются столетие спустя, в ином месте, к лучшему или к худшему, одним внушая надежду, другим печаль.

В зависимости от фразы слово может менять значение и размах. Кадуш, кадош, кэдеш [12] Святой, быть освященным, освящать. в Библии — только один пример среди многих других. Одинаковые буквы есть в словах «проститутка», «святая» и «святость». Порой одними и теми же словами пользуются, чтобы восславить все чистое и обличить то, что чистым не является. Ныне, как никогда прежде, слова несут в себе насилие, ибо описывают его. Манипулируя словами, Сатана всемогущ.

Рабби Зусья часто рассуждал об Изгнании слова или Галут хадибур : если слова сбиваются с пути, занимают не свое место, теряют свое значение и становятся лживыми, говорил он, люди, которые их пишут или произносят, уподобляются самым жалким из неприкаянных. И конечно, именно они заслуживают наибольшего сострадания.

Была ли Ева неприкаянной? Нет. Несмотря на гибель мужа и дочери, она сохранила цельный характер. Непреклонная Ева — противница любого компромисса. Непримиримая Ева: она раз и навсегда возвела нравственные ценности, правила жизни в обществе и ответственность по отношению к другим в ранг нерушимых принципов. Никто не мог заставить ее спуститься с этих недосягаемых высот. Часто правота была на ее стороне. И Гамлиэль признавал, что ее требования — отнюдь не мелочные, отнюдь не злобные — делают ей честь. Даже когда из-за этих требований приходилось идти на жертвы.