Эли Визель - Время неприкаянных

Вдали занимается заря. Розовеющее небо кажется чистым и прозрачным. На крышах домов уже почти не осталось снега. Природа просыпается как обещание жизни и счастья. Весна на пороге. Силуэты деревьев на горизонте прекрасны в своей изящной хрупкости. Они покачиваются от легкого ветерка. «Скоро настанет час наших утренних молитв», — бормочет Мендель. Молодой рабби по-прежнему не отвечает. В его молчании нет угрозы, но Менделя тревожит молчание священника: ему не нравится эта поездка, она тревожит его, выходит за пределы его понимания. К счастью, скоро станет светло. «Я увижу лицо рабби и буду все знать», — говорит он себе, чтобы успокоиться.

Через два часа карета въезжает в пригород столицы и останавливается перед особняком, занимающим половину улицы. Священник выходит из кареты, звонит и что-то говорит охраннику, который открывает железные ворота. Молодого еврея почтительно приглашают войти. Мендель подает ему руку, чтобы тот опирался на нее. В другой руке он несет талес и тфилин. «Это не тюрьма, — шепчет слуга. — Уже хорошо». Они пересекают широкий двор и входят в роскошный многоэтажный особняк. Повсюду дорогие ковры, старинные картины, зажженные свечи. Медленно, шаг за шагом, с сосредоточенным видом, Хананиил поднимается по лестнице на второй этаж. Дверь в конце длинного коридора. «Ты останешься здесь», — говорит священник Менделю. Тот возражает, но Хананиил знаком приказывает ему подчиниться.

Дверь открывается: комната освещена висящей на потолке люстрой в тысячу огней. Письменный стол, заваленный книгами и разными предметами. Хананиил приближается, глядя прямо перед собой. Он не боится. Худой зябкий человек с костистым лицом, жестким взглядом, в красной скуфье на голове, скрестив руки на груди, выдерживает паузу, прежде чем произнести слова, неотступно преследующие его уже целую вечность:

— Значит, это вы.

Молодой еврей, застыв на месте, отвечает:

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Нет, вы прекрасно знаете.

Хананиил решает не настаивать. Прелат жестом приглашает его садиться.

— Я лучше постою, — отвечает молодой еврей.

Архиепископ опускает голову и говорит дрожащим голосом:

— Что вам от меня нужно? Скажите мне все. Мы с вами оба слуги Господни: поговорим с открытым сердцем.

— Я по-прежнему не знаю, о чем вы говорите.

— Вы преследуете меня, вы проникли даже в мои сны.

— Я здесь ни при чем, — возражает Хананиил. — Быть может, Господь использует меня, чтобы воззвать к вашей совести.

Архиепископ хранит молчание. В порыве вдохновения молодой рабби продолжает, и голос его становится жестким, тон колючим:

— И если Господь использует меня, я не должен уклоняться. Неужели вы рассчитываете добиться Его расположения, не делая и не говоря ничего в столь тяжкую для детей Израиля годину? Мой народ в опасности, вы это хорошо знаете. Немцы уже здесь. Поступят ли они с нами так же, как поступили с нашими братьями и сестрами в Польше? Сердце мое это предвидит. А что говорит ваше сердце?

— Сядьте… Я прошу вас сесть…

Хананиил по-прежнему стоит. Архиепископ напрягается:

— Почему вы со мной так говорите? Вы делаете мне больно. Я этого не заслужил. Я никогда не преследовал евреев. В своих проповедях никогда не внушал ненависти к ним. А вы терзаете меня. Почему? Что я вам сделал, зачем вы нарушаете мой покой и сон? — Внезапно он меняет тон: — Впрочем… — Он делает паузу, словно собираясь с силами. — Кто ты такой и почему позволяешь себе говорить со мной от Его благословенного имени?

Он склоняется вперед, слезно желая лучше рассмотреть лицо своего молодого гостя, слишком спокойного и слишком уверенного в себе. И внезапно ощущает панический страх. Из глубины его существа вырывается страшный крик:

— Нет! Нет! Это неправда! Ты не…

Сраженный, он падает на колени.

Молодой рабби помогает ему подняться со словами:

— Вот теперь мы можем начать.

Четверг, 10 часов

— Вы кого-то ищете?

Незнакомый покровитель возвращает его на землю из мира грез.

— Могу ли я помочь вам?

Гамлиэль отвечает не сразу:

— Да. Я ищу четвертый корпус, палату номер три…

— А, я знаю, где это. Пойдемте, я вас провожу.

Согбенные плечи, впалые щеки, очки в роговой оправе, острая бородка. Похоже, этот человек здесь завсегдатай. Когда он говорит, его взгляд оживляется, но лицо остается застывшим. Гамлиэль инстинктивно замыкается в себе: что-то в поведении старика его тревожит.

— Моя жена тоже здесь лежит, с тех пор как… Ах, я и не помню, сколько… когда она меня бросила… Знаю только, что я одинок. Уже давно…