М. Стедман - Свет в океане

Гвен не сразу удалось успокоить племянницу. Она ее обнимала, несла на руках и всячески пыталась отвлечь разными загадками и детскими стишками. Она и сама толком не знала, как будет выполнять данное обещание, но видеть страдания малютки, оторванной от матери, было выше ее сил. Ханна всегда отличалась определенным своенравием, и Гвен боялась, что оно мешает сестре смотреть на вещи объективно. Теперь было важно сохранить встречу в тайне от Ханны. По крайней мере сделать для этого все возможное. Дождавшись, когда Грейс успокоится, Гвен спросила:

— А ты знаешь, что такое секрет, малышка?

— Знаю, — неохотно призналась та.

— Хорошо! Тогда мы сыграем в одну игру и сохраним все в секрете. Договорились?

Девочка непонимающе уставилась на нее снизу вверх.

— Ты же любишь маму Изабель?

— Да.

— И я знаю, что ты хочешь снова ее увидеть. Но Ханна может огорчиться, потому что ей очень грустно, и мы не станем рассказывать об этом никому-никому. Ни ей, ни дедушке. Договорились?

Лицо малышки окаменело.

— Это будет только наш с тобой секрет, и если кто-нибудь спросит, что ты сегодня делала, ты скажешь, что просто ходила к дедушке. И никому не будешь рассказывать, что видела маму. Ты меня поняла, милая?

Девочка вытянула губки и серьезно кивнула, хотя в глазах по-прежнему было непонимание.

— Она очень умный ребенок. Она знает, что Изабель Шербурн жива — мы видели ее в галантерейном магазине Мушмора. — Ханна снова сидела в кабинете доктора Самптона, правда, на этот раз она пришла к нему без дочери.

— Говорю вам как профессионал: единственным лекарством для вашей дочери является время и отсутствие контактов с миссис Шербурн.

— Я тут подумала… а что, если попросить ее рассказать мне… о той, другой жизни? На острове. Вдруг поможет?

Доктор выпустил из трубки клуб дыма.

— Я вам приведу для наглядности пример. Представьте, что я вырезал у вас аппендикс, и вы вряд ли захотите, чтобы я каждые пять минут вскрывал зашитый шов, чтобы посмотреть, как идет заживление. Я понимаю, вам сейчас нелегко, но поверьте — в данном случае чем меньше воспоминаний, тем для девочки лучше. Время сделает свое дело и залечит все раны.

Однако на практике Ханна не наблюдала никаких перемен к лучшему. Малышка с непонятной одержимостью стала следить за тем, чтобы игрушки были расставлены в определенном порядке, а кровать застелена аккуратно. Она наказывала котенка за то, что тот опрокидывал дом для кукол, и практически все время молчала, чтобы никоим образом не выказать хоть какую-то привязанность к самозваной матери.

Но Ханна не теряла надежды. Она рассказывала дочери разные истории: о лесах и людях, которые в них работали; о школе в Перте и чем она там занималась; о Фрэнке и его жизни в Калгурли. Она продолжала петь дочери короткие песенки на немецком, хотя девочка и не обращала на них внимания. Единственной реакцией дочери на происходящее были рисунки. Она рисовала всегда одно и то же. Мама, папа и Лулу на маяке, луч которого шел через весь лист, разгоняя обволакивавшую все вокруг тьму.

Из кухни Ханна наблюдала за Грейс, которая играла с прищепками на полу в гостиной. В последние дни малышка вела себя особенно беспокойно и успокаивалась, только когда уходила к Септимусу, и мать сейчас радовалась тому, что она наконец-то тихо играет. Ханна подошла поближе к двери, чтобы лучше слышать разговоры дочери с прищепками.

— Люси, съешь ириску, — сказала прищепка.

— Ням-ням, — ответила другая, делая вид, что подхватила конфету из руки девочки.

— А у меня есть секрет, — сказала первая прищепка. — Пойдем с тетушкой Гвен, когда Ханна уснет.

Ханна, похолодев, затаила дыхание.

Грейс достала из кармана передника лимон и обернула его платком.

— Спокойной ночи, Ханна, — произнесла тетушка Гвен. — А теперь мы пойдем навестить маму в парке.

— Чмок-чмок, — поцеловались две другие прищепки, прижимаясь друг к другу.

— Моя любимая Люси. Пойдем, моя радость. Пора возвращаться на Янус. — И две прищепки дружно потопали по ковру.

Свист вскипевшего чайника заставил девочку вздрогнуть от неожиданности, и она, обернувшись, увидела в дверях Ханну. Малышка бросила прищепки и ударила себя по руке:

— Плохая Люси!

Ужас, который охватил Ханну во время этого представления, сменился отчаянием. Так вот, значит, как она выглядела в глазах дочери — не любящей матерью, а настоящим тираном. Пытаясь сохранить самообладание, Ханна лихорадочно думала, как лучше поступить.