Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

– Что приуныли, жертвы автокатастроф?

– Вы полагаете?– Аня выпячивает вперед подбородок.

– Семочка «жигуленка» купил, мы с ним как раз его обновляли. А вы, очевидно, навстречу нам ехали – в маршрутном такси. Остальные ваши попутчики, полагаю, пока что в реанимации, а вы уже тут, с нами! И с другими покойничками. Только всмотритесь, каков колумбарий! И, что за имена – если не золотом, то серебром! Всмотрелись? Здесь все принявшие насильственную смерть!– Тамара ликует, хотя и борется с икотой.– Почтим же минутой молчания…

Анины губы подрагивают. У нее не хватает сил вымолвить даже нет и за что?

– «Жигуленка»,– кивает Семен.– Мы с тобой на нем в Останкино ехали. И доехали! Позвонили снизу Севке, а нам сказали, что он в мастерской.

– Мы с Геной не ехали ни в какой маршрутке!– Аня кричит.

– Значит, в лифте,– кивает Тамара.– И трос оборвался. Это случается.

– Трос?– Аня оборачивается ко мне.– Я вынула из ящика уведомление, да?

– И сунула в карман. Я спросил: это что? Ты сказала: неважно.

– И мы сели в лифт! А потом?– глаза ее, выплеснувшись, заливают лицо и пространство вокруг едва уловимой голубизной.– Никакого потом уже не было?! Вспомни!

– Потом… Мне было интересно, что же ты сунула в карман.

– Я не знаю что! Я только помню, как про себя решила, что тебя это не касается!

– Это Севка тебе духи послал!– вдруг решает Семен.– Он передачку делал про лабораторию запахов. И заказал для тебя духи, он им весь букет назвал – как он себе тебя представляет. Он и со мной советовался: незабудки и белый лотос – это я ему присоветовал! А он сказал: и дикий мед!

Жалкая полуулыбка коробит Анюшины губы.

– Мой муж – неисправимый идеалист!– вздыхает Тамара.– И великий утешитель!

– Я не помню! Я не получала! Мы не вышли из лифта!– Аня больно сжимает мое запястье.– Было шесть… Шесть, начало седьмого!

– Духи получила я!– И вдруг, жадно набрав воздуха, Тамара стискивает губы, надеясь, очевидно, все-таки побороть икоту.

– Ой, Томусик, ой?– скребет щетину Семен.

Мы, кажется, набрали скорость. Теперь нас лишь слегка покачивает на стыках.

– Духи пахли талым снегом. Севкин и мой любимый запах. Кто не пережил полярной зимы, тому этого не понять.

– А точно, Нюха! Часового было шесть,– он хлопает себя по щеке,– когда мы Севке снизу звонили!..

– Денис у нас бабушкин сын, за Дениса я не беспокоюсь. Но Галик и Андрей не смогут без меня!

– Я не верю!– Аня встает.– Потому хотя бы, что в этом, как вы изволили выразиться, колумбарии, собраны книги тех, кто ушел из жизни добровольно. А я хочу жить! И я буду жить! И я найду, как мне отсюда выбраться!

– На-ка вот! Передашь на волю!– Семен решительно вырывает из книги форзац со своими каракулями.

Я вижу теперь обложку, где золотом – Генрих фон Клейст. Да, Анюша, похоже, права. Я стою рядом с ней, чтобы вместе идти – я не знаю куда.

– Ты когда в последний раз алименты платил, папаша? Что вы все тут выделываетесь?– Тамара хватает огрызок карандаша, который ей с кислой ухмылочкой возвращает Семен.– Или вы думаете, что читатели не сумеют отличить истинных порывов от ложных? Истинного отчаяния матери, жены и любовницы, да, я этого не скрываю: любовницы – от вашей мышиной возни?

– Срали и мазали мы, Томусенька, на твоих читателей.– По-собачьи передернув спиной, Семен сворачивается на полу калачиком, и подгребает под голову валяющиеся тома, и устраивается на них, и с удовольствием зевает.

Аня ведет меня за руку по танцующему под ногами полу:

– Видела я в жизни идиоток, но таких стерильных!

– Мне не нравится этот барьер – «шесть часов вечера или начало седьмого». Аня!

– Что?

– Что бы это могло значить?

– Миг! Из которого мы выпали там, чтобы вьшырнуть здесь.

– А потом мы просто вернемся обратно – в тот же миг?

– А то!

– Мда, с некоторым опозданием осваивает наша литература специальную теорию относительности.– Я все равно не поспеваю за ней, за тем, как легко в ней насмешка настигает серьез, а серьез насмешку… Что-то скажет сейчас?

Ничего. Решительно распахивает дверь в тамбур:

– Перекурим?– и, нырнув в свой огромный карман, достает «Стюардессу» и зажигалку. Угощает. У нее грубоватые руки и большая ступня – что мне нравится, а ее вот смущает… Сигарету сжимает большим и указательным пальцами – для того, чтобы скомкать скорее ладонь.

Огонек зажигалки, не высветлив ничего, набрасывает на сумерки две наши тени.

Прикурила. Я тоже. Сую зажигалку в карман. Стало даже светлей.