— Не надо… не надо… Я просто валюсь с ног. Кстати, я оставляю у себя дубликаты ваших немецких договоров. У вас есть протоколы?
— Они лежат у меня в портфеле. Итак, спокойной ночи и доброго сна, Джонсон. Ну, а через несколько дней…
— Мне еще потребуется дня три-четыре. Тем более что возвращаться я буду через Париж.
— Не слишком там кутите!
— Можете не волноваться. Мне, естественно, захочется поскорее увидеть вас.
— Где я смогу вас найти, если вы мне понадобитесь?
— Не знаю. Да и незачем меня искать. Мы же очень скоро увидимся.
— Да, пожалуй, действительно незачем… абсолютно незачем.
— До свиданья, Гюстав.
— До свидания, Герберт.
Гюстав повесил трубку. Подождал немного и снова ее снял:
— Алло! Ночной портье?
— Да, мосье.
— Вы не знаете, когда улетают самолеты из Нанта в Лондон?
— В девять утра по понедельникам, средам, пятницам.
— А у нас сегодня среда, ведь так?
— Да, мосье, уже пошла среда.
— В таком случае завтрак мне в семь утра, хорошо?
Гюстав прилетел в Лондон утром. Всю ночь и потом, когда он летел сквозь туман из Нанта в столицу Англии, он изучал дубликаты английских договоров, которые за предшествующие дни единолично заключил Джонсон. Здесь тоже все было в полном порядке — Джонсон поработал на славу. Никаких просчетов, никаких существенных побочных комбинаций, которые, кстати, имели бы какое-то значение, только если делать на них ставку, а так — не нарушали общего равновесия, тем не менее Джонсон и Фридберг неуклонно продвигались по пути, который они явно контролировали и который вел к намеченной цели.
Теперь Гюстав отчетливо понял свою задачу: необходимо достичь конца пути раньше американцев, а для этого надо их где-то задержать. Операция предстояла весьма деликатная: для того, чтоб ее провести, нужно было пойти на известные жертвы и взять на себя руководство определенными звеньями, а затем добиться их перехода в другие руки — если не целиком, то хотя бы частично, — чтобы обеспечить себе большинство в совете директоров. Для этого он должен располагать средствами давления, чтобы не сказать принуждения. Вот их-то и искал сейчас Гюстав; хотя ни одна формулировка в контрактах, которые он тщательнейшим образом изучил, не наталкивала на такую мысль, чутье подсказывало ему, что надо ехать в Лондон, где он и приземлился сейчас, задолго до полудня.
Мысленно он выстроил в ряд все данные задачи: существует акционерная компания из шести членов, четко разделенных на две группы; одна из этих групп, состоящая из Джонсона и Фридберга (и присоединившегося к ним итальянца Беллони), стремится обеспечить себе главенствующее положение ради собственной выгоды и в ущерб группе номер два, куда входят честный и медлительный немец, американец (О'Балли), стоящий в стороне и участвующий в деле только своими капиталами, и, наконец, он сам, Гюстав, генеральный секретарь концерна, являющийся тем самым как бы противовесом Джонсону, деятельному представителю всемогущего Фридберга, главной маневренной силы группы номер один; далее: он, Гюстав, хотя этого никто не знает, поскольку официально всюду фигурирует только мадам Кутюрье, является полномочным представителем безграничного по своим возможностям капитала мадам Каппадос, который в случае необходимости можно пустить в ход для обуздания Фридберга. А теперь, учитывая все это, как опередить остальных и захватить в свои руки контроль над концерном? Как убрать с пути соперников и достичь конечной цели без них? Как оправдать в собственных глазах то доверие, которое слепо оказывает ему мадам Каппадос, а главное — оправдать свое назначение и существование?
Одно имя то и дело мелькало в бумагах и письмах, которые за последние двенадцать часов просматривал Гюстав, — это было имя м-ра Чарльза-Фредерика Блинкингсоупа, эсквайра. Судя по всему, м-р Ч.-Ф. Блинкингсоуп являлся движущей силой большинства сделок, которые провел Джонсон. Итак, следовало повидать этого Блинкингсоупа.
Этот последний, как и все уважающие себя люди с деньгами, имел контору в Сити. В такое время он как раз должен был находиться там. Английские нравы известны, и кому как не Гюставу было их знать: м-р Блинкингсоуп, по всей вероятности, принадлежал к числу тех, кто ровно в девять утра приезжает к себе в контору и покидает ее в пять тридцать, — иными словами, после восьми часов плодотворного труда, прерванного всего на полчаса, чтобы проглотить «quick-lunch» [11],состоящий из тонкой пластинки жесткого, как подметка, ростбифа и полпинты светлого пива, — а затем на пригородном поезде или за рулем своей малолитражной машины добирается до какого-нибудь Теддингтона или Уимблдона, где, как и все ему подобные, облаченный в строгий костюм, с непременным зонтиком в руке, вступает в собственный дом.
Читать дальше