Андрей Титов - Тайм-аут

Порываюсь было написать ответ Флоре, но чувствую, что изображать веселость нет никаких сил, тем более, Томас там столбит вакантное место. Не буду мешать. «Наше от нас не уйдет.» — слышу слова отца. Не уйдет.

Берусь перечитывать переписку семилетней давности и чуть не роняю слезу. Еще только начинающиеся заигрывания с былыми подругами, серьезные разговоры с людьми о существовании которых я уже и забыл, веселые разговоры с людьми, которых я теперь на дух не переношу (это взаимно), десятки потерянных контактов… Все это оставляет тоскливый осадок. Возможно, спустя еще семь лет я буду тосковать по своей нынешней жизни, но сейчас у меня стойкое ощущение, что я утратил нечто очень важное.

Со скрипом доработав до конца недели, я получаю на руки очередную сумму, последний фрагмент в картинке под названием «Чикаго». Честно говоря, я иначе представлял этот момент. Фанфары не заиграли, я не выскочил из здания и не понесся вприпрыжку в аэропорт, я не стал собирать чемоданы, придя домой. Глядя на плотный конверт, я не вижу Уиллис Тауэр, Миллениум парка, прогулок, мостов, магазинов, людей… Я вижу кучу денег, и прикидываю, на что могу ее потратить. Сводить Настю в приличное заведение? Купить нормальной одежды? Купить мебель? Сделать ремонт в комнате? Я могу осуществить все это разом. Я могу наконец-то расслабиться и пожить чуть-чуть в свое удовольствие. Я чертовски устал…

Вечером мне звонит Макс с предложением, подкупающим своей новизной.

— Гоу на Думскую!

— Не, Макс, сегодня я пас.

Удивительно, но он не спорит и не уговаривает. Поинтересовавшись, здоров ли я, Макс кладет трубку. Я набираю Настю.

— Привет.

— Ну надо же! — произносит она в ответ с деланным удивлением, в котором, впрочем, чувствуется солидная доля обиды. — Привет.

— Как дела?

— Ничего. Разбираю гербарий, некогда бывший композицией. А ты чем занимался всю неделю?

— Тем же самым.

— В смысле?

— Не важно. Пойдем в «Чашу» завтра?

— Вау. — тон заметно оживляется, — Ты решил меня побаловать?

— Да.

— Я не возражаю.

— Тогда до завтра! Я позвоню.

— Окей.

— Целую.

Настя молчит.

— Целую. — добавляет неуверенно.

Я откладываю телефон. До завтра.

«Э-эй! Куда пропал, дружок? Не хочешь узнать, что за сюрприз?:(»

— …ну, здесь все совсем наивно, я люблю кино. Легко дается лингвистика, так что есть варианты. Медицина еще, но тут надо думать серьезнее, потому что учиться 10 лет, если все рушить и начинать сначала. Ну а ты куда стремишься?

— Я никуда не стремлюсь, — говорю я, подливая Насте зеленого чая в красивую фигурную чашку, — У меня есть смутные желания, которых я сам толком не понимаю. Мне нравятся музыка и литература, ко всему остальному я более-менее равнодушен.

— А что конкретно нравится?

— В смысле? Произведения?

— Да.

«Черт, неужто опять?!» — проносится в голове.

— Не знаю даже что конкретно выделить.

— Я английскую прозу обожаю просто, — говорит Настя с воодушевлением, — Ремарка очень люблю, хотя он повторяется, Толстого, Тургенева, Гоголя. Достоевского не люблю — занималась им год при музее, сейчас наконец достала Станиславского — оказалось, он не так прост, пока что в восторге.

— Ремарк на меня производит тягостное впечатление, — произношу я, отпивая из чашки, — Я кроме «Товарищей» у него ничего не осилил, везде тоска и мрак. А что с Достоевским не так? Он выдающийся психолог.

— Пожалуй, но я не могу прорваться сквозь тонны отвратительных вещей, чтобы это оценить. — Настя задумывается. — Довольно странно устроен человек, не находишь? Как можно столь мастерски препарировать чужие души, так запросто разбирать чужие жизни и одновременно быть столь непоследовательным в своей? Что это, двойные стандарты? Зато Ремарк меня вдохновляет, читаю его взапой, возможно оттого, что мысли мои по большей части, иногда слово-в-слово. Сценарий, как правило, одинаков, но, опять же, здорово описывает человеческие эмоции и таки явно чувствуется чисто мужской взгляд.

— Мужской взгляд бывает разный. Ремарк очень наблюдателен и умен, но угол, под которым он смотрит на жизнь, не совпадает с моим, мне больше нравится ирония, этакая кривая усмешка в лицо судьбе, Ремарк мне видится скорее сидящим на парапете с грустным лицом и смотрящим вдаль, это тоже нужно, но как-то порционно, что ли.

— Мне он таким совсем не кажется. В его произведениях, как бы ни были ужасны обстоятельства, сохраняется человеческое обличие и способность любить, я вот не уверена, что способна на такое.