Александр Проханов - Вознесение - лучшие военные романы

— Таракан!.. — позвал Кудрявцев, хватая его запястье. — Таракан!.. — Он щупал запястья, стараясь уловить слабый, как тиканье часов, пульс. — Та-ра-кан!.. — взвыл Кудрявцев, закашлялся, выхаркивая кровь и рыжую, смешанную с пироксилином слюну.

Чиж кидал вниз по лестнице одну за другой гранаты. Они взрывались, толкали воздух. Чеченцы выкатывались из подъезда, бежали вдоль стены, хоронясь в мертвой зоне. Ноздря сверху из слухового проема гнал их прочь длинными очередями.

Кудрявцев сидел на ступенях, голый по пояс. Анна держала на весу тарелку с водой. Сделала из тряпки тампон, прикасалась ледяной мякотью к его ожогам, царапинам, длинным прочеркам осколков, к взбухшему красно-синему укусу в плече. Промывала слипшиеся от сукрови глаза, забитые мусором ноздри, изъеденный ядовитой слюной рот.

Таракан, накрытый простыней, с торчащими из-под ткани башмаками, лежал на площадке. Этажом ниже лежал Филя. Кудрявцев чувствовал прикосновение холодной, замораживающей боль тряпицы и не мог избавиться от икоты. Она была остатком чего-то ужасного, пробудившегося в нем во время боя. Какого-то красного лохматого животного, победившего в схватке другое лохматое, черное, валявшееся на лестничной клетке.

Он поднялся. Женщина помогала ему натягивать на плечо рубаху, шерстяную кофту. Застегивала пуговицы, глядя большими слезными глазами. Он обошел ее, спустился на несколько ступенек вниз, где длинно и вяло лежал Исмаил, источая из мертвой головы темную жижу. Кудрявцев схватил чеченца за волосы, как мешок с картошкой, поволок вниз, мимо площадок, изуродованных взрывом, мимо взорванных квартир. Исмаил шмякал ногами по ступеням, и в нем что-то екало, булькало, как в полупустой канистре.

Кудрявцев доволок его до парадного. Кинул среди расщепленного дерева, стреляных гильз и шматков грязной ветоши.

Подобрал свой оброненный автомат и, передвигая ноги, будто вставлял их в каменные ямы, двинулся вверх по лестнице. Прошел мимо Фили с белым клинышком торчащего под простыней носа. Прошел мимо Таракана, чей подвернутый грязный башмак выглядывал из-под белой материи. Приблизился к окну, за которым в свете нового дня лежала площадь с останками истребленной бригады. Город туманился кровлями, трубами, коробками зданий. Он смотрел на город, в котором прожил сутки и который сожрал, изжевал, превратил в смерть и мерзость самый сочный ломоть его бытия, и посылал этому городу проклятия.

Он хотел, чтобы возникла сила — прянула с неба карающая молния или красный испепеляющий огонь — и разрушила в городе все дома, все мосты, все постройки, все изделия людского труда. А вместе с ними и всех людей, молодых и старых, умных и глупцов, благородных и подлых, весь проклятый, населяющий этот город народ. Его язык, черты лица, его могилы, утварь, слова его языка, звуки его песен, его книги, молитвы и заповеди. Чтобы умерли и никогда не воскресли его вожди.

Запечатались и сгорели родящие лона его женщин. Испеклось и высохло семя его мужчин.

Он проклинал этот город и требовал ему казни. Вкладывал в свои проклятия весь оставшийся запас жизни и был готов его потерять, лишь бы проклятия его были услышаны и на город пало возмездие. В его страстном отрицании этого города было нечто древнее, неотвратимое, разрушительное для него самого.

Он услышал отдаленный удар. Трясение прокатилось сначала под землей по фундаментам зданий, по зарытым железным трубам, а затем, с отставанием, — по туманному морозному воздуху. Оба трясения сошлись в барабанной перепонке его чуткого уха, и он определил удар как взрыв тяжелого фугасного снаряда, зарывшегося в грунт, а потом рванувшего огромный клок асфальта и камня.

Следом, чуть смещенный в пространстве, последовал второй удар, такой же глубинный и долгий. Вибрация взрыва катилась по городу, колыхая дома. Достигла его височной кости, и Кудрявцев понял, что молитва его услышана. Проклятие пало на город. Теперь на него сыпались с неба тяжелые фугасы дальнобойных гаубиц, и скоро должно появиться облако дыма.

Два облака, ленивых и вялых, стали подниматься над далекими крышами. Они казались не дымом, а паром. Напоминали мирных пасущихся коров. Но потом у животных появились другие головы, и они стали походить на многоглавых медлительных чудищ, поднявшихся над городскими строениями.

— Наши пошли? — Чиж переводил возбужденный взгляд с далеких разрывов на лицо Кудрявцева, требуя подтверждения. — Пошли войска?

Кудрявцев не ответил. Не мог ответить. Его горло с дрожащим кадыком булькало клекотом. Дыхание, которое только что выталкивало слова проклятий, теперь остановилось, было не способно пробиться наружу, чтобы выкрикнуть слова благодарности. Не войскам, которые разворачивали наступление. Не батареям гусеничных гаубиц, кидавших на город снаряды. А небу, витавшей в нем грозной и справедливой силе, услыхавшей его молитвы, приступившей к уничтожению города.