Юрий Рытхэу - В зеркале забвения

— И что вы решили?

— Ничего!

Незнамов бросил трубку и выругался про себя. Но телефон зазвонил снова. Он не брал трубку довольно долго, но потом подняли, ее, намереваясь как следует отчитать назойливую девицу, пригрозить вызвать милицию, хотя, как он заметил, здешний милиционер весьма дружелюбно болтал с проститутками и приветливо здоровался с ними.

Но это был сын.

— Ты что, спал?

— Да, задремал.

— Тебе ничего не нужно? Денег хватает?

— Более чем хватает, — ответил отец. — Не беспокойся.

— Если что нужно, звони! Вот мой номер мобильного телефона. По нему ты всегда можешь меня застать… Как долго ты еще собираешься пробыть в Питере?

— Точно не знаю…

— Не торопись! Наслаждайся, развлекайся! Будь здоров!

Замечательный все-таки у него сын! Хотя даже в самых смелых мечтах отец не предполагал, что октябренок, потом юный пионер, а затем комсомолец и даже член бюро райкома ВЛКСМ станет преуспевающим предпринимателем, самым натуральным капиталистом. Если такое случилось с сыном, и жизнь повернулась совершенно непредсказуемым и невероятным образом, чего уж тут удивляться тому, что случилось с самим Георгием Незнамовым, с его другой судьбой и другой жизнью, следы которой он пока не находит? Жизнь Юрия Гэмо оживает только в его воображении. Но ведь она была! Иначе она бы не возникала в таких подробностях, которые невозможно придумать, такое не может даже присниться в самых живых сновидениях. И это не мистика, где все подернуто туманом недосказанности, загадочности, ореолом таинственности. Та жизнь представала в суровой реальности послевоенной действительности, когда по Невскому проспекту на подшипниках катили безногие, когда шинель была главной одеждой простого человека, а немецкий трофейный габардиновый мантель выдавая недавно демобилизованного офицера, закончившего войну в Германии, когда эвакуированные ленинградцы, возвращаясь, не находит не только своих близких и родных, но часто собственного жилья…

В университете искать следы Юрия Гэмо бессмысленно.

Стоит попытать счастья в Институте языкознания, где работал его учитель, один из создателей чукотской письменности Петр Яковлевич Скорик.

Когда Гэмо приехал в Ленинград, институт официально носил название Института языка и мышления имени академика Николая Яковлевича Марра. Научные кабинеты находились в крохотных закутках позади основного здания Академии наук, парадным фасадом выходившего на Неву. Гэмо воображал научных работников глубоко погруженными в Мышление, в изучение Языков, среди которых предметом научного исследования оказался и его родной чукотский язык. Главным специалистом по чукотскому языку в институте считался Петр Яковлевич Скорик. Здесь же, в тесной комнате, работали специалисты по другим северным языкам, почти все русские, среди них выделялся лишь хант Терешкин, закончивший довоенный Институт народов Севера. В первые дни приезда в Ленинград Скорик нашел для Гэмо работу — переписывать на карточки фразы из фольклорных записей, сделанных ученым во время последней экспедиции на Чукотку. Работа не бог весть какая трудная, но довольно нудная, потому что большинство этих сказок Гэмо знал в гораздо лучшем исполнении. А эти явно записывались у любителей, часто у не очень трезвых людей и не отличались большими лингвистическими и художественными достоинствами.

Атмосфера в Институте языка и мышления оказалась далекой от воображаемой и даже до некоторой степени разочаровывала. Только директор института, академик Мещанинов, худощавый, похожий на подростка, с аккуратно подстриженными седыми усами, всемирно известный ученый, поразил Гэмо — такая яркая личность чувствовалась в нем.

Скорик представил студента академику, подчеркнув, что Гэмо подает надежды как будущий ученый исследователь палеоазиатских языков. Мещанинов с интересом оглядел Гэмо и что-то хмыкнул про себя.

Незнамов с трудом разыскал отделение института, занимающегося изучением северных языков. В мрачной комнате за обыкновенными канцелярскими столами сидели мужчины и женщины. Один из них поднял голову и спросил:

— Вам кого?

— Я ищу специалиста по чукотскому языку.

— Это Алевтина Никодимовна Егорова.

Ученый с интересом оглядел посетителя.

— Вы не из Фонда Сороса? Я занимаюсь эскимосскими языками. Владимир Панов…