П. Ёлкин - Тридцать пять родинок

И только теперь до меня дошло, что на вокзал возвращаться мне нельзя, по крайней мере до утра, пока не сменится полицейский наряд.

Нет, ну можно, конечно, рискнуть, переодеть куртку наизнанку, сгорбиться, прищуриться и так отправиться на вокзал, но типа мой поезд отходит уже через десять минут, а как отсюда добираться до вокзала, я просто не представляю.

Вам не понять, как это — оказаться в европейском городе в предрождественский сезон едва одетым, без денег и документов. Что такое — ходить по ярким праздничным улицам, дрожать от холода, прислушиваясь к тому, как засыхает у тебя на жопе невытертое говно, и знать, что тебе надо продержаться как минимум семь часов.

Какому-то загулявшему немцу я с трудом втюхал свои часы за двадцать форинтов, в уме разложил эту сумму на десять заходов в туалет и теперь брел, глазея по сторонам, выискивая сортирную будку.

И тут я увидел огромную букву М, которая не «метро», и снова мой ангел-хранитель захлопал крыльями, теперь уже радостно, подпихивая меня в спину. Первым делом я, конечно, отправился в туалет.

Моих двадцати форинтов, вырученных за часы, хватило на три стакана чая, и шесть часов я просидел в светлом и теплом зале, колдуя над чашками, стараясь растянуть их «на подольше». И пока я лелеял эти стаканы один за другим, ни одна падла не подошла ко мне и не поинтересовалась ехидно, буду ли я заказывать что-нибудь еще. И даже когда я выходил покурить, уборщики понимали, что я сейчас вернусь и не трогали мой одиноко стоящий на мраморном столе стакан.

Утром, добравшись до вокзала и получив свой багаж, я поменял билет и отправился своей дорогой в Вену, оставляя на память негостеприимной столице когда-то братской Венгрии рекордную кучу. Проезжая через город, я все таращился в окно, надеясь увидеть эту букву М, так выручившую меня в трудную минуту.

В 1986 году была напечатана книга Владимира Цветова «Пятнадцатый камень сада Рёандзи», и все наперебой стали нахваливать журналиста-международника, который смог приоткрыть советским людям тайны загадочной Страны восходящего солнца.

Нашли повод для восхищения, ага, это все равно что мужик будет бегать по Туле и кричать, что где-то в далеких краях он видел такую штуку, самовар называется. Вот-вот, и вспомните еще про «баклажаны, икру заморскую…».

По моему глубочайшему убеждению, не было на свете страны ближе по духу к Японии, чем Советский Союз.

Любая японская ерунда, какую ни возьми, стопудово аукается с советскими реалиями.

Культ императора — божеского сына, коллективизм, камикадзе, пожизненное трудоустройство — да любая фигня. Даже, блин, бумажные дома — ну, это поймут только те, кто жил в хрущобах, ага.

Лично я первый раз проникся духом бусидо, когда лет в восемь смотрел фильм «Коммунист». То есть сама идеология мне тогда была совершенно непонятна, но кусок из этого фильма я помню до сих пор: там ночью без угля останавливается поезд, и мужик, обойдя всю деревню и не найдя желающих ему помочь, один идет запасать дрова. То есть он, подрывая пупок, валит деревья, пилит бревна, колет поленья. Один — потому что не важно, помогают тебе или нет, но свое дело ты должен делать, несмотря ни на что. Если не обращать внимания на партийный билет в кармане главного героя — чем не бусидо?

Дальше — больше. Кто из моих ровесников не помнит «Как закалялась сталь»? «Братки, смены не будет — коммунисты и комсомольцы остаются!»

Первый раз я лично столкнулся с бусидо, когда в десять лет меня отправили к деду с бабкой в Казахстан.

Дед, старый чекист, уволившись из органов, поселился в городе на берегу реки Урал. Жрать там было нечего — на весь микрорайон был один магазин, куда каждый день после обеденного перерыва, ровно в два часа, выбрасывали какую-нибудь еду. Причем это могло быть что угодно: говядина, краковская колбаса, куры — не важно. Главное, что к открытию с обеденного перерыва все жители микрорайона вставали в очередь, терпеливо ждали, что же на этот раз выбросят, а потом расхватывали все подчистую, и через пару часов в магазине снова оставались только полки с минтаем в томате.

Естественно, народ выкручивался как умел — почти у всех в городе были дачные участки. Но то ли мои дед с бабкой были слишком стары для того, чтобы сажать картошку, то ли старому чекисту было в падлу копаться в земле, но свой кусок земли они передали соседям за несколько мешков овощей в год. Но этого, естественно, им не хватало, поэтому дед перебивался рыбалкой — делом для бывшего чекиста вполне почетным. Он постоянно ловил рыбу, а потом обменивал ее у соседей на овощи.