Василий Дворцов - Каиново колено

— Медали не покупаешь?

Мужичок постарался не услышать вопроса. Смотрел поверх, постукивал валенками… На лбу было написано: вот, бомж украл и пропивает. За пузырь отдаст, если правильно помурыжить. Ну-ну, это даже стоило посмотреть, как он старательно тянул, как равнодушничал, надеясь на дополнительный барыш. И Сергей помолчал, типа, пусть и тот тоже созреет. Ждать-то можно. Только мутило. И одежонка тоже подводила.

— Так покупаешь?

— Палёные нет.

Врал, падла, всё брал. Не своё же он наследное разложил. Сколько тут блестело чьего-то позорного горя: отцы и деды бились, бабы и матери на себе пахали. И вот их кровь и пот здесь на деньги оценивались. Да ещё так омерзительно дёшево. И в чём тут проклятый высший смысл?

— А если с удостоверением и в присутствии награждённого?

— Пошёл ты на фиг. Топай!

Сергей раскрыл подрагивающую на ладони коробочку, вытянул вслед за медалью складную картонку удостоверения. Толкнул к самой его наглой роже:

— Дочь болеет. На дорогу денег нет. Я же воевал, ранен за нашу с тобой Родину. Смотри: Розов Сергей Владимирович. Это я.

Слипшиеся вокруг рта ледяной толстой коростой усы и бородка мешали отчётливо произносить слова. Глаза в глаза. И вдруг самому не поверилось, что этот награждённый Розов имел к нему какое-то отношение.

— Стольник.

— Ты чего, мужик, совсем оборзел? Я же жизнью рисковал!

— А пофиг. На кой кому сейчас твоя жизнь?

— Это же война была! Дай хоть пятьсот.

— Считай: сто пятьдесят. И вали.

Это же была война. И, вертушка, шла на бреющем, буквально ныряя по-над расплавленными холмами, она всё надвигалась и надвигалась сладкой смесью мурлыкающего рокота и свиста. Она тогда искала и нашла его…

…Эх, Катя, Катенька. Прости, прости, доченька. Ничего, ничего-то тебе от отца не осталось. Э-эх, блин! Сергея на повороте сильно качнуло, и он завалился грудью на снежный бархан. Скрутившийся вокруг воздух уплотнился в какую-то бледно полосатую трубу, и его с нарастающим ускорением понесло в возносящую неизвестность. Куда это?.. Куда?.. Зачем?.. Нет, не надо. Вот, если взять под язык льдинку, она действует так же, как валидол…

Прости, доченька… Тут, где-то совсем рядом должна была стоять стекляшка… Давным-давно они студентами-пересмешниками забегали в неё пропустить по мутной двухсоточке разливного азербайджанского портвейна. Где-то совсем уже рядом… От неожиданно выглянувшего солнца снег засиял ослепительными сварочными разводами, сверху, снизу и со всех сторон резанув по глазам нетерпимой болью. Низко склонив голову и щурясь до елеразличимости контуров, Сергей из последних сил отталкивал костылями из-под себя короткую фиолетовую тень. Где-то совсем уже рядом. Такой ребристый, бетонно-витринный пентагон. Они ещё покупали в нём из-под прилавка. Союз-Аполлон, по полтиннику за пачку. Какие ж это были деньги! Но понт всегда дорого стоил. Эх, Катя, Катенька. Прости доченька, прости, героя.

Прямо над ним басовито раскатисто бомнуло. Потом ещё, ещё, и вдруг разом раззвенелось на разные голоса. Разогнувшись, Сергей разлепил веки и обомлел: прямо перед ним за прозрачным, узорно металлическим забором стояла церковь. Такой вот серо-розовый храм, штукатуренными под шубу, стенами повторявший периметр былого кафе. Только крышу синюю подняли, с играющим на солнце чешуйками куполком-луковкой по центру. И добавили невысокую квадратную колоколенку. С которой и раскатывалось по парку на разные голоса. По парку? Ну, да, наверняка до революции на этом месте было кладбище. А потом, как полагается, танцы и гуляния. И массовые зрелища. Кстати, где-то когда-то он слышал, что на сербском зрелище, это позорище…

Сегодня он вернулся в подъезд раньше обычного. Был же повод. Ступенька за ступенькой переставляя костыли, Сергей медленно, с хрипящей одышкой, поднимался и поднимался наверх. Подолгу отдыхивался на каждой площадке, а на предпоследней вообще чуть не помер. Сердчишко хватануло так, что пришлось присесть на высокий узкий подоконник. Разинув рот ждал, пока отпустит. Эх, если бы на улице: снежок под языком как валидол. А здесь? Он растерянно водил глазами, боясь вздохнуть…

— Ну, ты чо, дура! Ты так только напугаешь. Вверху, на его, над-этажной площадке, с которой задраенный люк вёл на чердак, шёпотом перепирались девчачьи голоса.

— Да не напугаю! Кис, кис-кис!

— Ага, пойдёт он теперь.

Раздалось шебуршание, потом всё надолго затихло.

— Ну вот, видишь! Пьёт.

— Какой малюсенький. А ты завтра в школу идёшь?