Василий Дворцов - Каиново колено

— Ой-ёй, родные мои, простите, простите же меня!.. Сергей потянул к себе бутылку, хотел налить, но потом опять крупно глотнул из горла. Водка не пошла, рванула обратно и протекла из носа. Кэт выдернула поданый, было, ему альбом своих мальчиков. Быстро бросила перед ним на стол салфетку. Чего уж там! Ему и не очень-то хотелось бы видеть чужое счастье. На фоне его горя. Кое-как сглотнул. Ведь только подумать: они умерли в один день! Это же только подумать.

— Серёжа, ты больше не пей. Тебе поспать лучше.

— А потом?

— Потом мы позвоним в Улан-Удэ. Лена знает, что ты должен приехать сюда.

— Да ну её! О чём ты говоришь? Мама и папа умерли, а я не успел даже на похороны!

— Кто ж тебе виноват? Кто виноват в твоём запое?

— А как не пить? И кто не пьёт? Твой мужик, что ли? Конечно, если пофиг.

— Серёжа, это и наше горе. И мой муж вытянул на себе все эти дни. И морг, и кладбище, и поминки. Если бы не он, я бы просто сошла с ума.

— Да перестань ты!.. Горе!.. С ума!.. Бутафория. Кто тебе поверит? Я и не такие спектакли видел. У тебя же всё хорошо: муж, дети. У тебя же всё как полагается. Это я вот урод. То есть, такое моё семейное положение, урод. Калека и пустота. Ну, скажи, что тебе я не противен? Что тебя я не смущаю и не мешаю своим присутствием? Соври!

— Перестань.

— Нет!.. Он допил оставшееся. Нет. Теперь у вас всё будет ещё лучше. И квартира, и, всё. Только меня не забудьте забыть. Проветрите как следует, чтоб и не пахло. Уродом. Ха-ха, горе у них! Жилплощадь освободилась.

Кэт встала, сложила альбомы на подоконник, вытерла пальцы полотенцем:

— Будь ты проклят.

— Что?

— Что слышал. Будь проклят.

На огромном, только что заново отделанном бронзой и мраморами, новосибирском вокзале не так-то просто затеряться. Даже среди стотысячной снующей, прибывающей и убывающей, встречающей, торгующей, промышляющей и оказывающей услуги толпы, вместе с гулом и музыкальными репродукциями постепенно разряжающейся в радиусе километра. Всё время кто-то достаёт. Внутри менты, снаружи блатные. Нет, ехать ни в какой Улан-Удэ он не собирался. Деньги, конечно, взял, от них не убавится. Взял и отцову одежду: крытое коричневой плащёвкой, на натуральной цигейке пальто и чёрную кроличью шапку у него в ларьке с руками оторвали. Сразу появились друзья с хатой, пару ночей перекантовался в весёлой компании. Потом, правда, немного повздорили с хозяином, так как деньги слишком быстро кончились, а, насколько помнится, в его планы как-то не входило поить восемь человек… А потом выяснилось, что и паспорт пропал. Заграничный… Но, дело не в деньгах, нет. Просто он уже раз решил, что не поедет, значит решил. Единственное, что Сергей сделает, это пойдёт на почтамт и отправит дочери маленькую посылочку. Бандерольку с красной коробочкой. Пусть дочурка знает, что её отец, настоящий отец, не всегда был таким. Таким калекой. Он был солдатом и воевал. Воевал за Советскую Родину.

А что на вокзале? Так, есть слабая надежда, что вдруг Муха объявится. С его ногой.

Почти неношеной.

Перед спуском в метро два парня увлечённо что-то обсуждали, широко разводя руками с горячими, завёрнутыми промаслившимися бумажками, беляшами. Надо же, столько у молодых людей здоровья: на морозе, под ветром стоят себе с обнажёнными головами, ещё и пиво из банок сосут. Один, чёрнявый, с ярко голубыми глазами, вдруг осёкся и внимательно всмотрелся в замершего рядом в просительной позе безногого бомжа, чертыхнулся и неожиданно подал беляш. За ним и второй, высокий, с пышными пепельными кудрями, отдал свой. Правда, перед этим ещё раз откусил. Жлоб.

Парни, скинув в урну смятые баночки, бочком сбежали по заметённым дымящимися снежными языками, скользким ступенькам в тепло и свет метро. Беляши были хорошие, тёплые. И мяса ещё много. Пошевелил в мусорнице синие жестянки, нет, пусто, пива не оставили. А, между прочим, этого чернявого и голубоглазого Сергей узнал. Узнал почти сразу: это же он его позавчера в подземном переходе сбил. Вылетел из-за угла как ужаленный, долбанул прямо по коленке. Много же у людей в таком возрасте здоровья. И ничего молодые не помнят. Ничего. Кажется, это Хемингуэй подметил, что счастье, это крепкое здоровье при слабой памяти. Он или не он, точно так или чуть по-другому, но, вот, есть на свете счастливчики. Пока счастливчики. Пока есть…

— Ты тут чё опять ошиваешься?.. Над ним выгнулся длинный, но хлюповатый, какой-то словно весь на ослабленных шарнирах, вихлястый гопник. Никак, тут работать пристраиваешься? Чужой хлеб, типа, отбирать? У старушек, а?