Василий Дворцов - Каиново колено

С чего начинается вкус жизни? Вкус, да, вкус! Это удивительно внятное восприятие плоти, с ее вяжуще-терпким щекотливым запахом, с ее шершавой и упруго скользящей в касаниях фактурой, мятно-солоноватым ощущением во рту?.. У Сергея все пришло в госпитале. А вначале, когда он лицом, грудью, животом и всеми прилично и не очень произносимыми конечностями влип в плотный горячий песок, просто остановилось время. Взрыв был неблизким, но снизу, и ударная волна подкинула и смачно вбила его в косой бархан. Шок от удара остановил сердце, и Сергей увидел оставляемую землю, а на ней свое стремительно уменьшающееся распластанное тело. Скрутившийся вокруг воздух уплотнился в какую-то бледно полосатую трубу, и с нарастающим ускорением его потянуло в возносящую неизвестность. Куда это?.. Куда?.. Зачем?.. Не надо… Если бы можно было заорать, если бы можно было, растопырив руки и ноги, упереться в стенки этой трубы, вцепиться, чтобы остановить полет! Но… Где-то там уже близко был конец. И не только трубы. Там нужно было отвечать, отвечать за добро и зло, за веру и предательство, за содеянное и за отложенное, реально случившееся и только выдуманное — за все свои девятнадцать с половиной бестолковых лет. И это было нельзя, было неправильно и несправедливо. Он же не знал, даже не задумывался, что придется вот так, совсем не готовым, прийти к ответу. И Сергей беззвучно завопил: «Отче наш! Иже еси на небесах!..» Слова неведомо где и от кого слышанной молитвы рикошетом забились внутри него сознания, задребезжали в ушах, закололи глаза, губы, никак не находя себе выхода: «Да святится имя Твое… да будет воля Твоя!..» Движение немного притормозилось. «Хлеб наш насущный… хлеб…» — и больше он не помнил. Но — да, да! — он остановился, все же остановился в этой проклятой трубе. Наконец-то удалось выдавить, выжать, выбросить из себя настоящий звук: «Господи! Я все понял, все понял, Господи! Нужно любить! Любить, Господи! Дай мне, и я буду жить так, как надо, как достойно. Любить всех и все. Только дай мне, отпусти меня назад, Господи!» Странное, металлическое эхо гремело по трубе вверх и вниз. Немного повисев, Сергей начал тихо-тихо вращаться в обратную сторону. Это было возвращением. «Господи! Я все понял. Все. И я буду, буду любить всех. Всех. Только дай время. Дай мне время жить как надо».

Тело заныло. Разом заполнившись мурашками развертываемой крови, оно вдруг потянулось неразделимой болью, не отвечая на приказы и просьбы приподнять голову, перевернуться на спину. Но сквозь эту боль он явственно услыхал винт. «Вертушка» шла на бреющем и, ныряя по-над расплавленными холмами, все надвигалась и надвигалась сладкой смесью мурлыкающего рокота и свиста. Она искала его. Его!

Почему он забыл, слишком скоро забыл свою клятву?

Вот потому все так и получилось…

Когда после третьей пары по Горького идешь к кинотеатру Маяковского, солнце упругой желтизной залепляет спину, выталкивая из-под ног короткую фиолетовую тень. Улицу давно не чистили. Грязно ископченный за зиму снег на проезжей части раскис, просел и обнажил то, что далекие потомки назовут «культурным слоем». Интересно, почему именно «культурным»? Хороша же культура, нечего сказать. Бьемся, понимаешь, бьемся: «превратим», «достигнем»! И на субботниках, и на воскресниках. Чтобы город, двор, дом, детсад — все стало «образцовой культуры». И даже магазин вон «культтоваров», хотя «культ» нечто не из этого ряда. А результат? Все эти обрывки и окурки, пакеты, картонки и просто неведомые безымянные клочки и клочья, как раз и окажутся самыми главными следами и основными свидетельствами всех нынешних достижений народного хозяйства.