Ольга Аль Каттан: Сто лет полуночества

Моя Москва, бесконечна любовь к тебе, огромна, и не хватит места, чтобы описать все чувства и чувствинки. Город, не поддающийся сравнениям, совмещающий в себе части истории, куски эпох. И смешны банальные экскурсии по твоим основным достопримечательностям. Потому что невозможно за несколько часов погрузиться в твою атмосферу, понять твою сущность.

"Внимание! Посмотрите налево — МГУ. Посмотрите направо — Новый Арбат. Глядите прямо — "Тверская"". Сбегали в Кремль, ЦУМ, на Воробьевы горы. Программа "максимум" выполнена. И что? Разве успели вы ощутить дух этого города? Смогли вы дышать с ним в одном ритме? Уловили его трепет волнения? Почувствовали, как больно бывает Москве. Как плачет она по ночам от одиночества и жестокости людей, как томится в ней грусть из‑за их равнодушия…

По Москве нужно уметь бродить не спеша, вдыхая воздух заброшенных улиц. Заходить в старые ветхие церкви, сидеть в парках, кружить в вальсе с фонтанами…

По Москве нужно уметь бежать, торопясь, когда захватывает людское цунами. Если не научишься, то город длинных дистанций (где выживает сильнейший) разорвет тебя на лоскутки. Или согнет, сломает, вытянув все жилы.

Да, этот город умеет подчинять. Власть его над человеком огромна. Все, кто хоть раз побывал в Москве, чувствуют её давление, силу могущественную. И даже ненавидя, презирая этот город, люди стремятся сюда.

Сила Москвы — это не слава и деньги. Сила Москвы — в любви. Бессознательной, всепоглощающей, безнадежной. За тысячи километров проникает она в кровь, растекается по венам, одурманивая человека. И сидит он где‑то далеко в сломанном трамвае или троллейбусе, смотрит на небо и понимает, что навеки обречен и обручен…

И день за днем. Из года в год. На "лету", на бегу, сметая встречных. Она так торопится: жить, любить, работать, быть.

Целеустремленная донельзя. Циничная, хрупкая и сильная одновременно. Вот она — олицетворение молодости и красоты — с модной стрижкой или копной разлетающихся волос. Вверх по эскалатору — быстрее! Не догнать её, не удержать. Москва — бурлящий котел: днем — работа или институт, вечером — мерцающие огни ресторанов, театров и клубов. Бешеный ритм жизни легкой дымкой опустится под глаза усталостью, опустошенностью. Ничего. Она отдохнет — вздремнет в метро. А сейчас бегом к нему — дорогому/любимому. Он заждался с букетиком ландышей. И с разбегу поцелуй и объятия. Бери от жизни все! Все вытребывай, выцарапывай, получай сполна. А после? Об этом можно подумать потом.

Вот она — опять стремглав куда‑то торопится, в руках зажав потрепанную сумку. Третий день с облупившимся лаком на ногтях. Нет времени сходить в парикмахерскую. Сейчас срочно на рынок, после — в детсад за младшим, затем — проверить уроки у старшего, приготовить обед, чтоб хватило на неделю. А вечером — к нему, дорогому, молчаливо–ленивому, к его дыркам в носках, к немытой горе посуды и тоннам грязного белья. Бешеный ритм города. Она уже не успевает за ним, но пытается: жить, работать, быть. А что дальше? Ждет её? Она подумает об этом потом. Потом…

Москвичка проживает три времени–этапа: весну — очарование юности, лето — зрелость красоты и осень — элегантность мудрости. Москвичка пробегает эти этапы: с улыбкой высокомерия на губах сначала, с разочарованием, следами усталости и тоски в глазах после…

Вот она снова или нет? Шаркающей, но все же быстрой походкой торопится вперед, сливаясь с толпой людской. В протертой шубе, с тяжелыми кольцами на высохших пальцах, она спешит в больницу или магазин, куда угодно, лишь бы скоротать время. Как теперь тянется оно. Время разморщинило лицо, обелило волосы, согнуло спину…

А эскалатор все так же работает, мерно отсчитывая ступеньки. Дорожка — лента вечности. По ней торопится москвичка, сменяя времена и этапы.

Она бежит под звуки плачущей скрипки уличного музыканта, под мелодию, струнами царапающую душу, — спешит куда‑то, не слыша этой музыки. Под взгляд голодного ребенка она бежит, не видя его глаз. Не замечает протянутой руки, не слышит плача, игнорирует просьбу о помощи. Она занята торопливостью своей жизни. В глазах её — равнодушие. Москвичка пробегает целую жизнь, стараясь выжить. Не смотрит на небо, лишь под ноги, разглядывая свои дорогие туфли. И даже солнцу не радуется, пряча глаза за стеклами модных очков. Её страшат мысли о собственной жизни. Откладывая их "на потом", она убегает, прячется, загружая себя чем угодно, лишь бы не думать. Она бежит, словно белка в колесе — бег по кругу с вечной зимой в сердце. Она живет, не ощущая самой сути, сущности жизни, соединяя свои ипостаси в одну общую вечность с холодом в душе, с убогой мерзлотой и равнодушием в глазах. Такое даже очками от Версаче не прикроешь.