Михаил Белозеров - Река на север

— Не смотри! — крикнула и прикрыла дверь ванной.

Он упал на подушки, чтобы предаться мечтам. Все было слишком просто, и поэтому нереально. В сорок лет он не мог себе такого позволить. С тех пор как они с Саскией стали заниматься любовью только по ночам, в темноте, он впервые понял, как безжалостен, предавая их жизнь перу — даже Саския не могла с собой совладать. Наверное, в ее глазах он давно стал монстром.

Не задумываясь, втянул в свои дела, даже почти в чисто метафизическом плане — конечно, не полагая, что Изюминка-Ю подскажет что-то определенное о себе, ибо сама этого не знала.

Словно пожелал, и она согласилась, и, конечно, делала вид, что ей нравилась их тайна. Не предполагая иного, наблюдал: была слишком привлекательна на свету, в городе, залитом стареющим солнцем, поглощена их взаимоотношениями, иногда наивно, словно сдавала экзамен, иногда беспечно, словно забываясь, и тогда ее волосы разлетались от резкого движения. Может быть, он ошибался. Но порой ему было смешно, словно он смотрел на них обоих со стороны. Он с ужасом думал, что потом это все перейдет в привычку, потеряет свежесть. Кто из них первым станет отступником? Себя-то он всегда представлял другим.

Он не знал, была ли она действительно втайне серьезна, как казалось. Было бы глупо сейчас рассуждать об этом на исходе третьего дня. Ему импонировало, что она производит впечатление даже на пожилых женщин своей обходительностью и полным отсутствием раздражительности. Ходила с ним, улыбалась, когда надо было улыбаться, говорила мило и ясно, когда надо было говорить. Другого он просто не ожидал, иначе бы у нее вообще не было никакого шанса. Все выходило само собой — он не учил. Сейчас в тебе все меньше чувственности, все больше рассудка. Не так уж плохо, если понять, что это придает душевную стабильность. В молодости он никогда не был так в себе уверен, полагая, что большую часть истин знают другие, и, конечно, ошибался.

— Начнем, — предложил Иванов и позвонил.

Дверь тотчас открылась, словно их поджидали; и, прежде чем успели что-то понять, услышали хлесткий обрывок нервического разговора, который, словно туман, висел в воздухе:

— ...мерзавец!

а потом:

— ...она примет вас... — произнес молодой человек с вытянутым, обиженным лицом, отступая в сторону и давая дорогу.

Порывистое движение, которое он, мотнув, обратил в модную косичку, и тон — вызывающе-резкий, отнесенный к ним не как к скрытой причине неудовольствия, а как к явной помехе (борьба между вежливостью и импульсивным порывом закончилась в пользу первой), — были устремлены в глубину комнат, словно оттуда проистекала его пубертальная нервозность. Не обращая внимания на Изюминку-Ю (он бы предпочел, чтобы между ними проскочили искры), несколько даже вызывающе смотрел только на Иванова. Он был в том возрасте девственника, когда легко влюбляются в женщин гораздо старше себя и в наивности своей мучаются оттого, что ими крутят, — котенок, занесенный судьбой в курятник, разукрашенный перышками клуши, на лице явное смущение — первая взрослая женщина, которой нравится твое неумение скрывать чувства.

И они действительно прошли следом под розовый абажур, в смесь запахов лака для ногтей, сигарет, — в комнату, оклеенную желтоватыми обоями и занятую огромным промятым диваном со старомодной вышивкой на откидных валиках; сухие головки мака, пылящиеся с большой вазе на полу; овальным столом под плюшевой скатертью с лохматыми кистями.

"И я бы тоже нервничал", — понял Иванов через секунду, потому что бархатная портьера колыхнулась и оттуда, как из глубокого омута, жмурясь, вынырнула породистая блондинка с римскими чертами и непомерной mamma pendula.

— Прошу... — И, поплотнее запахивая широкополый розовый халат, жестом пригласила за стол, который оказался шатким, на единственной толстой крученой ножке; и чем-то неуловимо напомнила Саскию: в рассеянном сумраке абажура выглядела еще вполне прилично до тех пор, пока не вступила в круг света, отброшенного на скатерть, и тогда под глазами стали заметны морщины.

Иванов вспомнил: тот тип женщин, который нравился сыну из-за явно выраженных материнских черт, — комплекс, доставшийся им обоим; однако несколько вульгарные губы, явно дешевая косметика — судя по запаху, чуть-чуть неестественно-перенасыщенный цвет сухих посеченных волос выдавали в ней стареющую гадалку. Из всех дел в жизни он всегда выбирал то, что выглядело попроще, с точки зрения отца, только не свое бревно в глазу. "Дело в том, что все дети рано или поздно вырастают", — сделал заключение он.