Михаил Белозеров - Река на север

— Вы должны мне помочь, — зашептала она, глядя сверху вниз, и от нее можно было зажигать спички.

— В чем? — удивился Иванов, настойчиво отцепляя свое запястье от ее анемичных пальцев и жалея, что только что солидаризировался с ней.

— Мне надо, чтобы он ее бр-росил.

— Кого? — спросил он.

— Послушайте, я знаю, кто вы... — Она наклонилась (пахнуло дешевой пудрой и цветочными духами). — Он все р-равно ее не любит. Он сам мне пр-ризнался. Я хочу, чтобы он больше не виделся с ней. Я хочу, чтобы он был р-рядом со мной!

— Вы давно его знаете? — спросил он осторожно, чувствуя, что морщится.

— Какое вам дело?! — ответила она, сбавляя темп.

— И все же?

— Месяц... — Она отвернулась, нетерпеливо покусывая губу.

"Хоть понимает, что говорит", — решил Иванов.

— Надеюсь, вам еще повезло... — заметил он.

Ему даже не было смешно.

— Но вы мне поможете? — Она снова вцепилась в его руку.

Пальцы у нее были холодные, как ледышки.

— Помогу, — пообещал он, делая шаг назад.

Она сделала умоляющее лицо: "Я тр-русиха, да еще с нежной совестью..." — Должно быть, ее откровенность и подействовала на Губаря, а он произнес еще раз: "Я помогу..." "Надеюсь... — одаривая пепельной улыбкой, добавила она, — не люблю оставаться в долгу..." И вдруг удивила его: по одной только ей понятной причине вдруг сделал шаг по направлению к нему, так что он ощутил тепло ее тела, и произвела телодвижение гусеницы, словно отделяя все то, что было под платьем, а потом как бы между делом бросила на него короткий оценивающий взгляд. И он понял: ее вздорность — вот что воспринималось Губарем как шарм, но позднее, когда она станет терять привлекательность, худшие черты ее характера начнут проявляться особенно отчетливо, точнее, они просто станут ее гротеском и ничем иным.

— Ну, конечно, — сказал он, невольно отстраняясь, — я помогу... — И вернулся к Губарю.

Он уже переключал телевизионные каналы, цедя пиво, как лекарство, и явно прислушивался к процессам внутри себя. Наконец сообщил, косясь:

— Говори. — И тембр его голоса походил на царапанье гвоздя по стеклу, — мне легче. — И вздохнул, но так, словно каждая фраза стоила ему неимоверных усилий.

Девушка его больше не интересовала, и угрызений совести он явно не испытывал, но глаза прятал.

Иванов молча покачал головой. Может быть, он спутал его с посыльным из соседнего кафетерия. Впрочем, он знал, что под этой нагловатостью кроется то, что принято называть старой дружбой.

— Слушай, смешная вещь произошла со мной на прошлой неделе, — поведал он почти бодро, — я понял, что не умру молодым. — Закрыл глаза и, казалось, полежал умиротворенно. — Ну? Что, что, что... мать родная? — Он почти вскочил, расплескав пиво. — Ладно, все... все... все... Ты же знаешь...— Губарь покосился еще раз. Лицо его на мгновение сделалось просящим.

— Знаю... — согласился Иванов.

— Ты не все знаешь, — многозначительно заверил его Губарь, возвращаясь на диван.

У него был слабый желудок. Вернее, желудок не давал ему возможности напиваться до положения риз. Иногда это его спасало.

— Где Веста? — спросил Иванов, делая вид, что его больше не волнует состояние друга.

— Сие мне не ведомо, — флегматично ответил Губарь, делая глотательное движение. Лицо его, кроме укоризны и страдания, теперь ничего не выражало. — Смотри, смотри! — Он вдруг подпрыгнул. — Что я тебе говорил!

Где-то в центре желтоглавой махали флажком и поливали себя бензином. Неслось над толпой любопытствующих: "Клерикания для клерикан!" Полиция беспомощно топталась в переулке.

Иванов подождал. Пиво явно действовало. Губарь оживился от собственной прозорливости:

— С этого все и начнется!

— Не вижу связи, — ответил Иванов.

Начинать бессмысленные разговоры? Он и так поднаторел в этом. Криво ухмыляясь, ткнул пальцем в телевизор:

— А это?! Ха-ха-ха...

Вертлявое лицо премьера, дающее объяснение от имени нации: "Отдам под суд!"

— Ты знаешь, в детстве я думал, почему африканцы в своей Африке не дадут всем своим колонизаторам под зад, ведь они же все черные?

— Ну и что? — спросил Иванов.

— До сих пор не знаю ответа. — Он кивнул на экран: — Видал кретина? Когда человек говорит, что радеет за всю страну, то он где-то подворовывает. Меня уже тошнит... Наверное, сам и нанял мальчиков...

Он почти жалобно посмотрел на Иванова. Должно быть, его действительно тошнило. На другом канале Бодров-младший снимал драку на базаре.

— Пора сваливать, — заключил Губарь, — в Хельсинки...