Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона

— А его жена, такая красивая женщина?

— Была красивая. Сейчас живет в Хайфе, больная, одинокая.

— У нее нет родных?

— Может быть, и есть, только где? Они с Авраамом познакомились в Париже во время войны. Авраам был наш человек, а она из французской разведки. После войны поженились, Циппора прошла гиюр — она ведь француженка, из аристократов. Семья от нее отвернулась. Тоже ценный работник была.

Из аэропорта Лод нас привезли в Реховот, в уютно обставленную квартиру. Вид из нее был дивным: до горизонта тянулись апельсиновые рощи, а внизу, совсем рядом, белели аккуратные домики института Вейцмана. Хорошо папе, до работы пять минут ходьбы. А мне — тащись по жаре в школу!

В конце концов, получилось так, что папа ездил на работу дальше всех нас.

Увозили его на машине ранехонько, еще до шести. Привозили поздно вечером. Потом он стал возвращаться с работы только на субботу. О своих делах ничего не рассказывал, дома ничем не занимался и лишь изредка говорил с сотрудниками по телефону. Всегда почему-то по-французски. Я не выдержал.

— Ты в институте Вейцмана работаешь или где-то еще?

— В Вейцмана. Заруби себе на носу и всем говори: папа работает в Вейцмана.

Хорошо, хорошо, пусть будет в Вейцмана.

В сущности, я очень мало знал о первых годах жизни отца в нашей стране. Знал, правда, что лет десять выезжать за границу он не имел права. Так что, когда летом шестьдесят шестого он неожиданно объявил, что летит в Париж, началась суматоха. Мама переполошилась — как отца снарядить, во что одеть, дать ли с собой лекарства? Перед отлетом он и сам нервничал. Но вернулся в прекрасном настроении, без конца рассказывал о Париже, о встречах, неожиданных и приятных. Более других впечатлило его знакомством с профессором Абрахамом.

— После лекции в Сорбонне подходит ко мне какой-то человек и представляется по-русски: «Меня зовут Анатоль Абрахам, но лучше называйте меня Анатолий Исаакович. Знаю, вы ученик Иоффе, ваши работы читал. Очень серьезно». И прочее, и прочее. Потащил меня к себе, мы с ним проговорили всю ночь. Он из семьи русских евреев, Россией очень интересуется, а Израиль, по-моему, любит больше, чем Францию. И физик он очень крупный, раньше работал в Комиссариате по атомной энергии, а теперь профессорствует в Коллеж де Франс.

Знакомство в Сорбонне переросло в теплую дружбу столь разных и столь похожих друг на друга людей.

В Израиле Абрахам бывал часто, каждый раз вроде бы по делам, но я подозревал, что он просто хотел повидать папу, посидеть на диване в нашей гостиной, поспорить о физике и биологии, о евреях и русских, о Достоевском и Бялике, обо всем на свете. И все это по-русски!

Во время одного из визитов Абрахам вел себе необычно: нервничал, нес какую-то чепуху, но, в конце концов, не выдержал.

— У нас получал диплом почетного доктора Абрам Иоффе. Я с ним встретился.

Папа побледнел.

— Ну и…?

— Извини, Боря, но я сказал, что ты здесь. Случайно получилось. Я притащил его к себе, говорили о том о сем, вспоминали общих знакомых. Я возьми и скажи.

— Что он?

— Сильно разволновался, даже пот на лбу выступил. Я налил ему коньяку. Он выпил, успокоился. «Я-то думал, Боря… в лагере. Ах, вот оно что! Вы знаете, он с Исааком Кикоиным еще в студенческие годы в синагогу бегал. Мне тогда доложили, но я замял дело — написал объяснение: ребята, мол, из озорства, на самом деле стопроцентные атеисты. Но вообще, я, знаете ли, не разделяю. Сионизм, это… Нет, нет не разделяю. Национализма не признаю, для меня все нации равны».

Еще через десять лет папа и в самом деле перешел в институт Вейцмана. Министр науки Ювал Нееман поручил ему руководить программой, связанной с измерением дрейфа континентов. Поначалу папа увлекся, но как только построили обсерваторию и наладили измерения, он снова пошел к Нееману.

— Все, Ювал, дело сделано.

Нееман удивился.

— Ну и работай дальше, Барух, это же перспективно.

— Какая там перспектива, там рутина. Энергетикой надо заняться, Ювал, энергетикой. Эта наша ахиллесова пята. Сотни миллионов тратим на нефть и уголь, а у нас под боком даровая энергия. Сбросовую станцию строить надо — между Мертвым и Средиземным морями как-никак четыреста метров!

— Оставь и думать, ничего не выйдет.

— Я это, — обиделся папа, — не раз слышал.

— Ах, Барух, Барух. Я знаю, ты у нас гений. Но пойми, в Димоне ты работал на безопасность, а когда речь идет о безопасности страны, у нас все возможно. Но сейчас ты хочешь, чтобы мы экономили. Это абсурд. Кто может заработать на экономии? Никто! Зарабатывают на закупках, на импорте. У нас никогда не будет сбросовой станции, у нас никогда не найдут нефть, есть она в этой земле или нет.