Григорий Канович - По эту сторону Иордана

— Чаю, Нелечка! — несется из комнаты. — Нелли? Ча-аю!

— Суп сейчас поставлю, тогда дам.

— Ты слышишь меня, Нелли? Чаю! Нелли!

Лучше не отвечать. Чайник давно закипел, надо подогреть, Циля кипятка требует, все холодно ей. Это здесь-то! Глотку надо луженую иметь, чтобы таким чаем накачиваться, и в такую жару. Да она и вся луженая.

Суп пахнет вроде бы и ничего, но как-то странно. Ну, мое дело маленькое, не нравится — не ешьте. «Бабуля, котлеток хочется! Бабуля, сделай блинчики с мясом! Бабуля, никогда колбаски в доме нет!» Прислугу себе нашли. Баба Неля с сердцем грохнула крышку на кастрюлю, крышка соскочила, баба Неля хотела подхватить ее половником, суп из половника выплеснулся на стену, крышка и половник шмякнулись на пол. Баба Неля хотела присесть на корточки, поднять, свалилась на четвереньки и немного повыла, отдыхая. Девки, паршивки, куда завезли. «Ради ребенка, бабуленька, ради ребенка, ребенку там будет хорошо!» Да начхать мне на вашего ребенка, сами заботьтесь о своем ребенке, что же мне, так до седьмого колена обо всех и думать? Кто обо мне подумает? Баба Неля подцепила крышку, с размаху грохнула ею об пол, в этом была даже приятность, на четвереньках очень сподручно. А о Циле кто подумает? Цилю-то куда? Уж говорили бы прямо: на свалку вас, на свалку, старье проклятое, не заедайте чужие жизни! Ну, я-то хоть завтра бы сдохла, с радостью, да Цилю-то куда?

— Нелли! Ча-аю!

Повыла, погрохала крышкой — и как будто легче.

Циля, когда лежит, такая маленькая кажется, а ведь была большая женщина, выше отца. Теперь только голова, лицо стали большие, угловатые, тяжелые. Что это, кости к старости разрастаются или оттого, что щеки вниз сползли? Вот она черепушку свою лысую прячет под простыней и выглядывает одним глазом, играет с бабой Нелей, кокетничает. Не к добру это, плохой знак. Баба Неля откидывает простыню. Так и есть.

— Да что ж ты не сказала? Сколько можно? Почему не позвала?

— Я звала. — Циля смотрит виновато.

— Где ты звала? «Чаю, чаю», а что нужно, никогда не скажешь. Вставай давай.

Заново прибранная, сухая Циля не хочет больше лежать. И ладно бы, лишний раз подстилку не менять, но она хочет общаться, хочет быть с бабой Нелей в кухне. Двенадцатый час всего, а у бабы Нели уже нет сил.

— Сиди здесь, на тебе гребень, причешись хотя бы.

Циля послушно водит гребнем по остаткам волос, обратной стороной, правда, но пусть. Шепчет просительно:

— А чай совсем остыл, Нелечка…

Пока возилась с Цилей, суп выкипел, залил газовую конфорку. Жаль, что скоро заметила, — как раз бы один конец. Баба Неля принюхалась — совсем не страшно пахнет, здесь и газ не такой, едва-едва приванивает. Интересно, а действие свое оказывает или слаб?

Отнесла Циле подогретого чаю. Циля тем временем прихорошилась, заправила ночную рубаху в трусы, на голову напялила Юлькину скаутскую пилотку, и откуда она ее вытащила? Сидит на кровати, сложив на коленях деревянные руки, поднимает на бабу Нелю спокойные, глухие глаза, говорит разумно и настойчиво:

— Мир фурн! [3] Едем, поехали ( идиш ).

— На, горячий.

— Мир фурн, майн кинд! [4] Едем, дитя мое! ( идиш ).

— Не пролей смотри.

— Мир фурн!

— Ладно, ладно, пей. А я тебя спросить хочу.

— Спроси, — так же разумно отвечает Циля, держа обеими руками обжигающий стакан.

— Тебе, Циля, как жить? Совсем нестерпимо или ничего еще?

Циля не отвечает, глотает чай, жмурится.

— Вот я бы, например, умереть хотела. Никакого мне интереса жить. А тебе как?

— Мне интерес, — твердо отвечает Циля.

— Какой, скажи?

— Жить интерес.

— Какой, какой, скажи!

Циля растягивает рот в обиженной гримасе, изо рта капает чай. Баба Неля вытирает ей кухонным полотенцем подбородок, Циля мотает головой, плаксиво гудит сквозь полотенце:

— Ма-мочка, ну чего ты…

— Да не мамочка я тебе, Циля, сколько говорено, это ты моя мамочка маразменная. Так не скажешь? Какой тебе в жизни интерес?

Циля не хочет сейчас говорить, хочет пить чай, пока горячий, перекатывает его во рту, как конфету.

— Значит, не хочешь помирать?

Циля поспешно проглатывает чай, бормочет:

— Хас, хас, хас! [5] Чур, чур, чур! ( идиш ) Только жить, жить, жить!

— Эх, завела! А зачем, какое тебе в этом удовольствие?

— …в этом удовольствие… — эхом отзывается Циля. И поясняет, опять твердо и разумно: — Помирать скучно.

Суп сварился, теперь начистить картошки — и за стирку. Подгузников магазинных, которые на выброс, давно не осталось, на новые денег жаль, а тряпки Цилины не в стиралку же класть.