— Ну, определение хорошей поэзии дать невозможно. Все, что я могу по этому поводу сказать, будет лишь приближением. Например, поэзия должна трогать, читай — брать за живое. Она должна предлагать свой собственный, только данному автору свойственный, взгляд на мир. Наконец, она должна быть служением чему-то неназываемому, высшему. Ну, и кроме того — быть красивой, но тоже по-своему, как никто другой не умеет.
— Изнашиваются ли с годами „ рецепторы ” восприятия этого чужого — в пользу своего? Когда все, что ни переживается, служит уточнению чего-то давно известного или нащупываемого?..
— О да! По Мандельштаму: „Все было встарь, все повторится снова, И сладок нам лишь узнаванья миг…” Или — из того же автора: „Мне с каждым днем дышать все тяжелее <���…> И рождены для наслажденья бегом / Лишь сердце человека и коня…” В наше время живут долго, а открывать в жизни что-то новое, двигаться дальше, продолжать свое противостояние миру (а это одно из определений поэзии) — все труднее и труднее. Не на этом ли в свое время погорел великий Баратынский? „Но нет уже весны в душе моей, / Но нет уже в душе моей надежды...” — и это в сорок с небольшим!
— Как твои стихи проживают с тобой твою повседневность? Требуют ли регулярных упражнений языковой мускулатуры? Поэт „ должен писать много ” ?
— Приходит вдохновение — радуюсь, не приходит — тоскую. Насильно его заманивать не удается. По поводу „писучести”: поэт должен писать хорошо. И до сих пор нет поэта, от которого осталось бы больше одного тома хороших стихов. В иных случаях это толстый том, в других — совсем тощенький. Но на три тома еще никого не хватило…”
В номере, помимо прочего, публикуется пьеса Самюэла Беккета “Монолог”, замечательно переведенная Михаилом Бутовым.
“Позднего Беккета часто называют минималистом, и дело тут не только в минимальных предполагаемых в его пьесах сценических средствах, но и в постоянном его обращении — по крайней мере в английских текстах — к смысловой емкости самых простых и коротких, часто односложных, английских слов. Рабочим названием и рефреном этого монолога было слово „Gone”. Куда более протяжный и многосложный русский за поздними беккетовскими вещами не вполне поспевает. Думаю, абсолютно точных переводов тут в принципе не бывает” (из предисловия М. Б. к своему переводу).
Бахыт Кенжеев. Царская химия. Стихи. — “Знамя”, 2012, № 8.
Стихотворение памяти московского поэта Аркадия Пахомова (1944 — 2011).
Сколько зим — смехотворен и невесом —
меж высоковольтными звёздами я
проскитался, каким-то образом
(православным ли, пиитическим — Бог судья)
заслоняясь от зарева их слепящего,
но соскучился и устал, хоть плачь.
Пропиши мне, пожалуйста, успокаивающего,
доктор Грицман, похмельный врач,
чтобы я воспрял, а потом внимательно
засмотрелся в стакан, как кролик в ручей.
Юркие пескари, осторожные головастики,
лёгкие водомерки. Кто знает, чей
был он раб, но пьяные ссадины ляписом
прижигал, и чёрное серебро
кровь сворачивало. А дневниковым записям
верить не нужно. Без пятака в метро
проходил, душным войлоком
и дерматином обивал двери. Открыл — и неподъёмный свет
рухнул на плечи. Вой, муза, над алкоголиком
пожилым. Прощай, золотой поэт.
Полина Матвиец. “Поэт живописи”. — “Петровский мост”, Липецк, 2012, № 1.
О судьбе гениального художника Петра Нилуса (1869 — 1943), большое собрание картин которого было передано в середине 1990-х в Воронежский музей изобразительных искусств из Парижа. В этом литературном журнале публикуются и фотографии многих неизвестных работ художника разных лет, вплоть до последней большой картины “Шоссе де ля Мюэтт” (1942). Петр Александрович долгие годы дружил, кстати, с Иваном Буниным (стихотворение “Одиночество” посвящено именно Нилусу).
Добавлю еще, что я не знаю лучшего портрета Антона Чехова, нежели неоконченное нилусовское полотно: уже совсем угасающий, несколько отрешенный, с чахоточным румянцем, вжавшийся в угол огромного кожаного дивана.
Зоя Межирова. Веяние идеала. Еще раз о знаменитом стихотворении Александра Межирова. — “Знамя”, 2012, № 8.
Читать дальше
