“Основной аргумент [Б. Н.] Чичерина состоял в том, что современная передельная община Центральной России является не артефактом первобытных времен, а новейшим изобретением, окончательно сложившимся совсем недавно, во второй половине XVIII века, при Екатерине II. „Наша сельская община вовсе не патриархальная, не родовая, а государственная. Она не образовалась сама собою из естественного союза людей, а устроена правительством, под непосредственным влиянием государственных начал”. Другими словами, великорусская передельная община, навязанная русскому большинству в качестве „исконной”, в действительности была колониальным институтом”.
“В 1861 году, вместо того чтобы стать полноценными гражданами, наделенными индивидуальной собственностью, крестьяне были освобождены из-под надзора помещиков и переданы под надзор сельской общины. Обращение к этому архаичному институту было продиктовано типичной колониальной логикой косвенного управления ( indirect rule ). В силу своей немногочисленности европейские колонизаторы не в состоянии управлять превосходящей массой туземного населения и потому вынуждены перекладывать функции непосредственного контроля на местные институты власти (на племенных вождей, эмиров, на общинных старейшин)”.
“Творчество советских писателей-деревенщиков типологически очень сходно с творчеством их африканских современников, чья молодость пришлась на последние годы существования колониального режима. Африканские писатели, подобно своим советским коллегам, в своих произведениях описывали патриархальную сельскую идиллию, которая стремительно разрушалась с проникновением колонизаторов и ростом городов”.
Полную версию этой статьи см.: А. Храмов, “Колониальная изнанка европейского костюма. Заметки о внутреннем колониализме в Российской империи (XVIII — начало XX века)” — “Вопросы национализма”, 2012, № 10.
Юлия Щербинина. Дикта(н)т еды. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2012, № 7 < http://magazines.russ.ru/neva >.
“Современная коммуникация все больше приобретает характер глюттонической (лат. gluttonare — поедать, питаться, есть), связанной с идеей глюттонии, то есть потреблением и поддержанием жизни Homo Connsummatus — Человека Потребляющего. Дискурс еды становится потенциальным общим обозначением дискурса вообще — всякой речи, любого диалога. Пищевая метафора как никогда более востребованна, уместна и точна для объяснения социальных процессов и истолкования феноменов культуры общества сверхпотребления”.
“Гастрономическая и кулинарная номенклатура ( вкус, ингредиент, готовка, сервировка, etc. ) без каких-либо видимых усилий проецируются и на механизмы создания художественного текста, и на его экспертный анализ, и на публичную репрезентацию. Гастрономические и кулинарные метафоры активно вторгаются в критические отзывы и разборы, настойчиво проникают в литературные дискуссии. Вкусная книга; сочные образы; новоиспеченный автор; хорошо/плохо состряпанный роман; книжный фастфуд; прожевать и переварить прочитанное — далеко не полный перечень типичных и часто используемых клише для определения и оценки явлений изящной словесности, причем не только в поточных газетных обзорах, но и в толстожурнальной периодике”.
“Эффективный — это не успешный, а никакой”. Издатель Борис Куприянов старается не общаться с людьми, употребляющими слово “быдло”. Беседу вела Ксения Туркова. — “Московские новости”, 2012, на сайте газеты — 27 июля.
Говорит Борис Куприянов: “„Адекватно” — слово мне не очень нравится, но не могу найти ему адекватный ( смеется ) аналог”.
“Все эти „бабчата” и „пивасики”, которые так страшат моих коллег, демонстрируют безмерную любовь сограждан к материальному, приносящему удовольствие, но также показывают неуважение к ним. Повторюсь, язык реагирует на действительность. Он такой, какая и жизнь”.
“Я сам совершенно неграмотный. Делаю ошибки дикие”.
Я рассчитываю на непредсказуемый ход истории. Беседовал Роман Сенчин. — “Литературная Россия”, 2012, № 28, 13 июля.
Говорит Валерия Пустовая: “Разочарования всегда следствие очарований. Никак иначе. Если бы я не считала, что Захар Прилепин крутой эссеист, вряд ли бы меня задело, что его роман „Черная обезьяна”, многообещающий в языковом отношении, разваливается на куски и сам не знает, чему посвящен и что ему делать с выведенной автором оравой детей. <���…> И если бы не влюбилась в умный блог Сергея Кузнецова, разве была бы огорчена тем, как он в романе для подростков „Живые и взрослые” спекулирует на идеях, выраженных куда более тонко и художественно в его семейной саге „Хоровод воды”? Наконец, моя и вовсе любимая писательница Анна Старобинец, которая первые свои мистические вещи создала на таком раздраженном нерве, почти инстинкте ужасного, в романе „Живущий” вдруг взялась хладнокровно, логически сводить концы с концами, провалив, как мне кажется, вторую половину. Этот ее роман выстроен сложно — а звучит наивно. В более ранней повести „Домосед” было наоборот”.
Читать дальше
