— Да уж! — Ольга наливается краской и аж задыхается от возмущения. Мне становится страшно за нее. — Насчет морали — это в самую точку. Ты на всех парусах неслась навстречу передовым веяньям, без удержу сокрушала предрассудки и условности, — захлебывается она словами. — Меняла хахалей чаще, чем трусы.
Она нездорова, с ней что-то не в порядке.
— Не лги! — возмущается Алиса Львовна. — Я прожила с Адрианом Фаддеевичем двенадцать лет и ни разу не изменила ему не только в постели, но даже и в помыслах. И он, я уверена, тоже был верен мне.
— Адриана Фаддеевича я не застала, а сожителей твоих бесконечных отлично помню, могу перечесть.
— Что ж, давай, перечти. Не знаю только, чем это тебе поможет. И вообще, какие у тебя могут быть претензии? Ты, можно сказать, и сама продукт такой же непродолжительной связи. Да, да, я мечтала рожать от любимого, а родила от прохвоста, от мерзавца, который не пожелал даже взглянуть на ребенка.
— Кто ж тебе не давал рожать от любимого? Алтарь революции воздвигся на пути?
— Жаль, что не рожала. Если бы ты родилась от Зелинского, то наверно была бы поумнее.
— От Зелинского я не могла родиться, от Зелинского мог родиться только кто-то другой.
— Логично. Что и требовалось доказать. Так что сиди, голубушка, и помалкивай.
— Не сиди, а лежи как кукла вот тут за ширмой и слушай до утра ваши мерзкие вздохи и стоны!
Ширма наличествует в углу. Красивая, вроде бы японская. На стене, между книжных полок, висят две небольшие картины. “Голова мальчика в берете” (как утверждает Алиса Львовна, кисти Жан-Луи Вуаля; я всякий раз, когда бываю у них, любуюсь ею) и “Подмосковный пейзаж” Поленова. За стеклом книжной полки стоит карандашный эскиз портрета Фаддея Францевича Зелинского, отца Адриана Фаддеевича.
— А утром вставай и отправляйся в школу! — наступает Ольга. — А в школе контрольная или еще хуже — экзамен!
— Хватит! — говорит Алиса Львовна. — Сочувствую — не повезло тебе с матерью. — Встает и выходит из комнаты.
Ольга роняет голову на стол и принимается надрывно рыдать.
Да что же это? Что за наваждение? День так хорошо начался…
— Зачем ты так? — пытаюсь я утешить ее. — Забудь. Прикажи себе забыть и забудь.
— Не учи меня! — взвизгивает Ольга. — Что ты понимаешь!
— Тебе семнадцать лет, у тебя все впереди, все в твоих руках, а что у нее? Она уже ничего не может исправить. И все равно, посмотри — замечательная писательница, сколько сделала в жизни! Не отчаивалась, не опускала рук, работала, как зверь, ни на кого не надеялась…
— Не надеялась? — Ольга приподымает голову. — Именно что спала с этими гадами, потому что от них многое зависело. Проталкивали ее романы, заказывали переводы. Еще как пользовалась!
— Неправда, ничего они не проталкивали, публиковали потому, что это хорошие романы. Как бы там ни было, вырастила тебя. Вот — квартиру купила, теперь у тебя будет своя комната. Зачем вспоминать только о плохом? Не зацикливайся на этом, думай о хорошем.
— Отцепись от меня!
Действительно, пора прощаться.
Если бы не такой холод, пошла бы пешком, но сейчас хочется поскорей забиться в тепло — проеду одну остановку на метро. Благо, пятьдесят копеек имеются.
На платформе почти никого. Я захожу в первый вагон — ни души, я единственный пассажир. Странно — не так уж и поздно. Наверно, из-за мороза сидят по домам. Поезд долго не трогается. Дверь в кабину машиниста вдруг открывается, из нее высовывается голова в форменной фуражке и предлагает:
— Иди к нам, веселей будет!
Ну что ж — почему не пойти? Можно пойти, машинисты метро наверняка люди ответственные.
Их в кабине двое: водитель и помощник, оба молодые и симпатичные. Мы трогаемся. Ужасно интересно видеть тоннель через лобовое стекло. Не привычные, убегающие назад серые бетонные стены с кишками кабелей, а вся перспектива, мелькание огней, уходящие вдаль рельсы.
— Нравится? — спрашивает машинист.
— Очень.
— А куда едешь-то?
— Домой.
— Далеко дом?
— Да нет, тут, возле “Динамо”.
— А может, дальше с нами прокотишься?
— Нет, спасибо, мама ждет.
— Мама — это хорошо, — вздыхает помощник.
Поезд останавливается, машинист открывает дверцу кабины и выпускает меня на платформу.
— Счастливо вам, — говорю я, — было очень здорово.
Читать дальше
