Странное в другом. Европейская литература становится как бы одержима спрутами.
В 1866 году — через пять лет после столкновения спрута с «Алектоном» — Виктор Гюго пишет своих «Тружеников моря», где спруты выводятся в образе чуть ли не мирового зла: они даже не умерщвляют свою жертву, а заживо высасывают ее посредством присосок. Битву Жильята со спрутом Гюго описывает очень драматично (и не очень достоверно) — и, кстати, изобильно ссылается при этом на натуралистов.
«Если допустить идеалы во всех областях — и если цель — создать идеал ужасающего, то спрут — образцовое творение. <...>
Спрут вооружен страшнее всех в животном мире.
Что же такое спрут? Кровососная банка.
В рифах <...> где воды <...> то прячут, то выставляют напоказ свои сокровища <...> в неведомых пещерах <...> под глубинными порталами моря, пловцу <...> угрожает неожиданная встреча. <...> Туда входишь восхищенный, выходишь потрясенный ужасом. <...> На одном рисунке в сочинениях Бюффона <...> изображен осьминог, обхвативший своими щупальцами фрегат. Дени Монфор полагает, что спрут северных широт действительно в силах потопить корабль. Бори Сен-Венсан отрицает это, утверждая, однако, что в наших морях он нападает на человека. Поезжайте на Серк, там вам покажут <...> пещеру в скале, где несколько лет назад спрут схватил и, затянув под воду, утопил ловца омаров. Перон и Ламарк совершили ошибку, усомнясь в том, что спрут может плавать, раз у него нет плавников. Автор этих строк собственными глазами видел на острове Серк, как спрут <...> вплавь преследовал купающегося. Когда спрут был убит, его измерили, — казалось, что у него четыре английских фута в поперечнике, присосков у него насчитали четыреста. Издыхающее животное судорожно вытолкнуло их из себя.
По мнению Дени Монфора <...> осьминог обладает чуть ли не человеческими страстями; осьминог умеет ненавидеть. В самом деле, быть идеально омерзительным — значит, быть одержимым ненавистью.
Уродство отстаивает себя перед необходимостью своего уничтожения. <...> Комок слизи, обладающий волей, — что может быть страшнее! <...> На вас нападает воздушный насос. Вы имеете дело с пустотой, вооруженной щупальцами. Ни вонзающихся когтей, ни вонзающихся клыков, одно лишь невыразимое ощущение надсекаемой кожи. Укус страшен, но не так страшен, как высасывание. Коготь — пустяк по сравнению с присоском. Коготь зверя вонзается в ваше тело; присосок гада вас втягивает в себя. <...> кожа лопается под мерзкими присосками; кровь брызжет и смешивается с отвратительной лимфой моллюска. Множеством гнусных ртов приникает к вам эта тварь; гидра срастается с человеком; человек сливается с гидрой. Вы — одно целое с нею. Вы — пленник этого воплощенного кошмара. Тигр может сожрать вас; осьминог — страшно подумать! — высасывает вас. Он тянет вас к себе, вбирает, и вы <...> беспомощный, чувствуете, как медленно переливаетесь в страшный мешок, каким является это чудовище. Ужасно быть съеденным заживо, но есть нечто еще более неописуемое — быть заживо выпитым» [35] .
А дальше следует фрагмент, который, собственно, задает тон всей дальнейшей «спрутской» литературной традиции. Гюго ударяется в метафизику:
«Это продолжение жизни чудовищ, возникших в мире невидимого и переселившихся затем в мир возможного, прозревалось суровым вдохновением магов и философов, вероятно, даже подмечалось их внимательным оком. Отсюда мысль о преисподней. <...>
Если правда, что круги тьмы теряются в пространстве <...> если это нарастание мрака идет в бесконечной прогрессии, если цепь эта, которую мы сами решили подвергнуть сомнению, существует, то спрут у одного ее предела доказывает, что есть сатана у другого» [36] ...
Спрут становится как бы полномочным представителем тьмы.
Надо сказать, какой-то душок оттуда тянулся и раньше — это, по Теннисону, предполагаемое явление кракена в час Страшного суда, этот печальный конец Монфора, впервые рискнувшего заявить о существовании гигантских спрутов научному сообществу, эти — вскользь — осторожные намеки Мелвилла (кстати, по слухам, и Иван Сергеевич Тургенев страдал чем-то вроде фобии в отношении гигантских спрутов, которые преследовали его в кошмарах).
Гюго явно описывает не кальмара, а осьминога, к тому же сам иллюстрирует это свое описание (сохранился его рисунок — и весьма энергичный), да и профессиональные художники, иллюстрируя эту главу, также изображают осьминога. Путаница сохраняется, но ясно главное — речь идет об очень большом головоногом. Мало того — Гюго первый приписывает спруту разум. Причем разум злонамеренный. Злокозненный.
Читать дальше
