Мне нравится, как ловко он переключает внимание с одного предмета на другой, каждый раз предлагая тему или ракурс, способный растянуться на отдельное исследование. Дух захватывает, ты поддаешься, а затем начинается новая глава про что-то совсем уже другое и автор снова начинает манипулировать читательским сознанием, увлекая его в очередную боковую галерею.
Такие сборники, пока их читаешь, кажутся предельно своевременными и даже необходимыми, причем нужными сразу всем (хоть заявку на включение в университетскую программу подавай). Кажется, ну, вот, да, и об этом надо параллельно подумать и вот об этом, подобно Ямпольскому, задуматься. Кажется, что наконец-то нашел ты себе водителя, способного провести через хоровод актуальных тем, попутно объясняя, что к чему. Кажется, отныне ты обречен ходить с этим внушительным томом под мышкой, постоянно прибегая к нему, как к цитатнику... Ан нет.
Что же происходит с восприятием, когда книга эта, в своей принципиальной незаконченности, ставится на книжную полку, среди ей подобных? Куда что девается? Как расползается, точно морок любовного очарования, то, что совсем недавно «кипело и боролось»?
Да, куда-то девается, оставаясь в памяти облаком непроницаемого послевкусия, кивком в сторону корешка, скрывающего многочисленные окаменевшие складки мысли, — ведь после того, как ты убеждаешься в том, что ознакомился с реестром персонального опыта, особенностями личной библиотеки, извивами чужого чтения, становится очевидным: у тебя-то он (опыт) иной. И личная синдроматика другая. И библиотека.
Сила примера увлекает наглядностью, но затем, оставшись один на один с собой, мы слушаем своих ночных кукушек, способных перекуковать любую из прочитанных книг.
Вот откуда струилось частичное непонимание, заставлявшее переживать эту книгу вброд, когда важен сам факт скольжения по строчкам, занимающего какое-то время твоей жизни. Когда ясность наступает не от написанного, но от твоих личных (едва ли не физических) усилий преодоления.
Вот почему любой книге нужен не только внутренний, но и внешний сюжет: давно за собой заметил, что как бы затейливо текст ни был напичкан сокровищами формул и формулировок, каким бы изысканным ни казался стиль, в памяти все равно остается грубый и приблизительный изгиб фабульного разворота, скелет структуры, основной рисунок роли.
[25] Ямпольский Михаил. Сквозь тусклое стекло: 20 глав о неопределенности. М., «Новое литературное обозрение», 2010, научное приложение. Вып. LXXXIV. 684 стр.
[26] См.: Non-fiction c Дмитрием Бавильским. — «Новый мир», 2013, № 2.
[27] См. об этом мое эссе «Ретроспектива Ильи и Эмилии Кабаковых в „Гараже”, на Винзаводе и в ГМИИ им. Пушкина» из цикла «Художественный дневник Дмитрия Бавильского». — «Новый мир», 2008, № 12.
МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ
СПРУТЫ В ГОРОДЕ
«Кракен», «Кетополис» и другие: Литература и головоногие
Год назад — в другом месте — я уже писала о том, как вдруг, ни с того ни с сего, расцвела в новой европейской литературе (дальневосточную литературу трогать не будем, у нее со всякими кальмарами-осьминогами давние отношения) тема головоногих. Впрочем, головоногих особого рода. История эта, однако, оказалась настолько увлекательна, что я раз за разом мысленно возвращалась к ней, чтобы в конце концов вернуться и в этой колонке — в несколько другом ракурсе [28] .
«Его вид ужасен, — писал о кракене в „Истории северных народов” епископ Олаф Магнус („Краткая история готов, шведов, вандалов и других северных народов, написанная Олаусом Магнусом, архиепископом Упсалы и митрополитом шведским” в 1555 году). — Голова квадратная, вся в колючках, острые и длинные рога торчат из нее во все стороны, отчего похож зверь на вырванное с корнем дерево [29] . Голова — двенадцать локтей, она черная и огромные сидят на ней глаза... Ширина глаза — один локоть. Глаза красные и огненные, и потому темной ночью кажется, будто под водой пламя горит. С головы бородой вниз висят волосы, толстые и длинные, как гусиные перья. А туловище у кракена небольшое — пятнадцать локтей». «Одно такое чудовище, — пишет Магнус, — легко может потопить много больших кораблей со множеством сильных матросов».
Сначала, как пишут естествоиспытатели, немного «из истории вопроса».
В первой половине ХVIII века датский натуралист и одновременно епископ Бергенский Эрик Понтоппидан (1698 — 1774) представляет, как сейчас говорят, «подборку данных» о существе, именуемом кракеном, чья «молодая особь», по словам норвежских моряков, была выброшена штормом на побережье Северной Норвегии. Моряки рассказали еще много чего: взрослому кракену требуется три месяца, чтобы переварить проглоченную пищу, и за это время он выделяет такое количество питательных экскрементов, что за ним всегда следуют косяки рыб (поэтому если у норвежского рыбака особенно обильный улов, про него говорят, что он «ловил рыбу на кракене»). Кракен столь огромен, что вносит путаницу в работу картографов, принимающих его за плавучий остров, и способен схватить щупальцами и утянуть на дно даже самый крупный боевой корабль.
Читать дальше
