Три — синонимичные друг другу, сливающиеся друг с другом — принципа персональной утопии Сонтаг: свобода — полнота чувств — максимум осознания. Достижение и сохранение — одновременно — свободы и полноты внутреннего контроля и порядка [10] . Выбор этих принципов ни в коей мере не умозрителен — о движущих ею ценностях Сонтаг пишет как о «вещах, которые всецело захватывают» ее: и это — обратим внимание на порядок слов — «нравственность, творение, хаос, познание, чувственность». «Чувственность» к 26 годам сместилась на последнее место; не на много опередило ее и само «познание», уступив даже «хаосу». А на первом месте — и так ли это случайно? — «нравственность». o:p/
Сонтаг, как на первый взгляд ни удивительно, — не интеллектуал (с его убежденностью в самоценности и всесилии интеллекта — этим она переболела в отрочестве). Она — этик и никогда не перестает чувствовать границы интеллекта, исследовать, растягивать их (в том числе — и бунтовать против них; но это опять же потому, что они есть и чувствуются). «То, что существуют тайны (а не только степени неопределенности): вот чего не понимает пуританский дух», — пишет она в двадцать восемь. Она — человек с парадоксальным, напряженным, явно небесконфликтным единством религиозного темперамента (страстной воли к Безусловному) и теми атеистическими сознательными установками, которыми снабдила ее современная ей культура. Для полноценности и подлинности существования ей было необходимо Безусловное — и на эту роль в разные периоды жизни пробовались разные претенденты: «Так же как некогда я была до ужаса, до исступления религиозной и подумывала о переходе в католичество, — записывает пятнадцатилетняя Сьюзен, — так теперь я обнаруживаю в себе лесбийские наклонности...». Наклонности-то останутся и будут приняты, но экзамена на способность считаться Безусловным, пожалуй, не выдержат. o:p/
Этот экзамен выдержит — по крайней мере, в той части жизни Сонтаг, что уместилась в книге, — кажется, лишь синонимичная свободе ясность видения и понимания, которой она неустанно добивалась от себя всю жизнь. Эта ясность была для Сонтаг прежде всего вопросом человеческого достоинства, и работа над нею — этической работой. Выделкой человека. Записи для себя и книгу о фотографии, при всем различии и вошедших в них материалов, и степени выстроенности текстов, — объединяет именно это. o:p/
o:p/
o:p/
o:p/
[1] «Сама эта ненасытность фотографического глаза, — пишет Сонтаг в первом же абзаце книги, — меняет условия заключения в пещере — в нашем мире». o:p/
o:p/
[2] Зонтаг Сьюзен. «Взгляд на фотографию». Цит. по: . o:p/
o:p/
[3] «…само это занятие, — пишет Сонтаг о навязчивом туристском фотографировании, — успокаивает, ослабляет чувство дезориентированности, нередко обостряющееся в путешествии». o:p/
o:p/
[4] «…самые рьяные фотографы и дома, и за границей, видимо, те, у кого отнято прошлое». o:p/
o:p/
[5] «…в работе фотографа творятся те же, обычно темные, сделки между правдой и искусством, что и во всяком художестве». o:p/
o:p/
[6] «Не снимать детей, особенно когда они маленькие, — это признак родительского равнодушия, точно так же, как не пойти на съемку класса после выпуска — это проявление подросткового бунта». o:p/
o:p/
[7] «Подобно автомобилям и пистолетам, фотокамера — машина фантазий и вызывает зависимость». o:p/
o:p/
[8] Лишаев Сергей. Помнить фотографией. СПб., «Алетейя», 2012. o:p/
o:p/
[9] «Интеллектуальный „голод”, — пишет уже тридцатилетняя Сонтаг, — подобен острому половому влечению». o:p/
o:p/
[10] «Я ощущаю… потребность, — пишет она в 23 года, — …зафиксировать + расположить в порядке свой опыт и переживания, понять собственное развитие как философа-диалектика — быть в совершенном сознании каждую минуту, а значит, ощущать прошлое таким же действительным, как настоящее». o:p/
o:p/
КНИЖНАЯ ПОЛКА ДЕНИСА БЕЗНОСОВА
Свою десятку представляет поэт, переводчик, литературовед, редактор издательства «ОГИ».
Томас Пинчон. Радуга тяготения. Перевод с английского А. Грызуновой, М. Немцова. М., «ЭКСМО», 2012, 760 стр.
Роман скорее о ракете, нежели о человеке, комичный и вместе с тем крайне болезненный, наконец, появился на русском языке.
Об этом тяжеловесном постмодернистском эпосе Томаса Пинчона, кажется, уже все всем хорошо известно, поскольку книга вышла почти 40 лет назад (первое издание — 1973 г.) и с тех пор успела стать культовой, войти в университетские программы США и проч. Люди, интересующиеся Пинчоном и «Радугой тяготения», надо полагать, либо уже прочли текст в оригинале, либо достаточно узнали о нем и решили в силу трудночитаемости до поры до времени к книге не прикасаться.
Читать дальше
