Нет смысла искать в романе историческую правду, но реконструкция все же удалась. Андрей Иванов оживил прошлое и тем самым заставил читателя с учетом этого прошлого по-новому посмотреть на настоящее, в котором по-прежнему актуальны и русская эмиграция, и фашизм; жизнь все также абсурдна, и абсурд этот непреложен — не только как прием в художественной прозе Андрея Иванова.
[1] «Звезда», Санкт-Петербург, 2013, № 4, 5.
Вон там квадратики впотьмах…
Игорь Булатовский. Читая темноту. Стихотворения 2009 — 2012 годов. Предисловие Василия Бородина. М., «Новое литературное обозрение», 2013, 192 стр.
Игорь Булатовский. Ласточки наконец. Июнь 2012 — январь 2013. NewYork, «AilurosPublishing», 2013, 103 стр.
Четыре года назад в новомирской же заметке о книге «Стихи на время» [1] я цитировал Олега Юрьева («Октябрь», 2004, № 6): «Голос кажется тихим и прерывистым, смахивающим на медленную задумчивую скороговорку, я бы сказал, на гармоническое бормотание, если бы по случайности давней моды все на свете не именовалось (одобрительно) бормотанием» — и уже от себя добавил, что «хотя Олег Юрьев говорит о бормотанье не без приличествующей иронии, хрестоматийные строчки Ходасевича „Бог знает, что себе бормочешь, / Ища пенсне или ключи” составляют очевидный и неотъемлемый фон поэтики Игоря Булатовского».
В двух почти одновременно вышедших новых книгах (без малого триста густо заполненных страниц) то, что было названо «бормотаниями», разрослось до едва ли не глоссолалических словесных захлебов.
— В том смысле, на голову сточенном…
— В том смысле, что? — В том смысле, что
в том смысле сточном, об-источненном,
истонченном до нищи той,
истошной, тошной, не спасающей,
не понимающей, за что,
за что ей встать в той нише тающей,
в том обесточенном пальто,
под ветром, стачанным из полостей
слезящихся, слезящих ртов
и голых веток ветхих голостей,
горящих каплями цветов…
«Вдоль ручья» (1) (из книги «Читая темноту»)
Когда речь заходит об упоении звукоподобиями, невольно вспоминается Пастернак и вся футуристическая «звучаль», когда мы говорим о «пинцетной» работе поэта с корнями, аффиксами и флексиями, на нас тут же падает тень Хлебникова, но случай Булатовского, как мне представляется, принципиально иной.
Антисимволистский вектор футуристов и акмеистов был по-разному, но так или иначе направлен к «овеществлению» языка поэзии, к чувственному образу, «картинке»; Булатовский, используя сходный инструментарий, от «картинки», от образной чувственности решительно отказывается (если у него и мелькнет «картинка», то ненароком и уж никак не как желанная цель, отчасти поэтому и стихи его, как, впрочем, и едва ли не все самое существенное в современной поэзии, сопротивляются цитированию, выдергиванию «ударных» строчек).
«Булатовский же — по существу! — именно что поэт „слова как такового”, по степени радикальности в этом смысле сравнимый с Хлебниковым. Сбивает с толку то, что он совсем не „авангарден” по форме, что Хлебников у него сросся с безумным неоклассиком Комаровским. Новая реальность растет у него не из зауми, но из речи-о-речи-о-речи», — пишет Валерий Шубинский на сайте «Сolta.ru» 12 марта 2013 г. [2] Вот это положение — «речь-о-речи-о-речи» — хотелось бы обдумать. Грубо говоря, если «речь» выражает (а поэтическая речь еще и в той или иной мере изображает) реалии и отношения предметно-чувственного мира (включая и психические переживания, и умозрения), то «речь-о-речи» не может быть не чем иным, как рефлексивной «метаречью», по необходимости пользующейся все тем же общепоэтическим лексиконом. Ну а «речь-о-речи-о-речи» в таком случае будет уже рефлексией второго порядка, но неизбежно в тех же словесных границах. Мне кажется, я понимаю, что имел в виду Шубинский, но это не совсем «речь-о-речи-о-речи».
«Вообще поэзии приходится говорить словами, т.е. символами психических актов, а между теми и другими может быть установлено лишь весьма приблизительное и притом чисто условное отношение», — писал Иннокентий Анненский [3] ; то, чем занимается Игорь Булатовский, состоит именно в бесконечном уточнении, бесконечном развертывании отношений между словом, «словом как таковым» и психическими актами. Это уточнение и это развертывание осуществляются не в порядке рефлексий, а непосредственно в речевых многовариантных сцеплениях, заплетках, в хождениях вокруг да около — сплошь и рядом причудливых, странноватых, но совершенно естественных. (Отмеченное Шубинским — не «авангарден» — как раз и подразумевает эту естественность; обращение авангарда со словом всегда было, на мой взгляд, несколько, скажем так, насильственным.)
Читать дальше
