Как признается Иван Каблуков, «мой „фашизм” — это крик, который должен быть услышан. Молчать нельзя. Преступно — молчать. Мой „фашизм” — смысловая провокация, яркий, трагический образ, необходимый для того, чтобы расцветить блеклый облик нынешнего национал-радикального движения, давно уже ставшего призраком, уныло слоняющимся по улицам с хоругвью и свастикой. Наконец, это искреннее уважение к заблудшим героям былой Европы, чей опыт так же полезен нам, как опыт парижских коммунаров был полезен большевикам». Не зря фашизм здесь взят в кавычки — это не политическое движение, а персональная вера отчаявшегося человека.
Роман действительно можно назвать долгожданным. По сути, перед нами новое слово о русской эмиграции. Не Париж, не Берлин, не Прага и даже не Шанхай и Харбин (маркированный в названии романа), о которых написано немало (хотя об эмиграции всегда мало, всегда есть лакуны, требующие заполнения), но именно Таллинн (Ревель), доселе не проявлявший себя в этом отношении зримо, попадает в поле зрения автора. В романе выведены в качестве некоторых персонажей вполне конкретные исторические лица: Борис Вильде, А. В. Черниговский-Чернявский, но важнее, пожалуй, обобщенный образ русских, обитающих за пределами своей страны. «Русских узнаешь по старым шляпам. У „Русалки” под ивами на скамейках сидят — пальто в подпалинах, драная шуба. Над ними на ветках вороны. Небо свернулось, как сливки. Ветер гонит бумажки по променаду. Вытягивает чей-то зонтик. Крякнул клаксон. Шляпы шевелятся, смотрят вслед автомобилю. Листья, бумажки, фонари. Так они и сидят. Шелестят газетами. Донашивают костюмы. Плывут по дорожкам Екатериненталя. Стоят там и тут, как шахматные фигуры. Каплями пуантилиста проступают на фоне серого моря. Сядешь на скамейку, и тут же кого-нибудь принесет».
Эмигрантские тексты — амплуа Андрея Иванова, которого можно уже по праву назвать специалистом по быту и бытию эмиграции, причем не только и не столько теоретиком, а, учитывая его биографию, и практиком. Однако «Харбинские мотыльки» — это едва ли не единственный текст, лишенный автобиографизма в силу его исторической дистанцированности от автора, хотя, как водится в текстах данного писателя, полный автопсихологизма. И здесь вновь оказываются востребованными столь любимые Андреем Ивановым герои-маргиналы, герои, переживающие мучительную разлуку с Родиной и не менее мучительно встраивающиеся в новую систему социальных отношений, будь то лагеря для «азулянтов» на Лолланде, постсоветский Таллинн или досоветский Ревель.
Главный герой романа — кунстник Борис Ребров. Кунстник — в переводе с эстонского художник. Ребров не зря называет себя именно по-эстонски, акцентируя положение эмигранта и вольного художника с нестабильным заработком и неопределенным будущим. К тому же художником в традиционным смысле он не является, поскольку хоть и пишет картины, но ими не ограничивается, занимаясь фотографией и даже инсталляциями. Например, самой популярной его работой становится созданная из подручных предметов и затем запечатленная на пленку Вавилонская башня, символ эмигрантского существования, его лингвистического аспекта и в большей мере — бытийного, лишенного какой-либо уверенности в завтрашнем дне.
Продолжая разговор об автопсихологизме, нельзя не отметить очень тонко замаскированную исторической отдаленностью близость героя автору. Борис Ребров в романе более всего проявляет себя как писатель, ведя дневник и фиксируя происходящее с позиции вовлеченного наблюдателя. Его дневник в событийном плане становится важнее его художественных работ, как важнее всего происходящего оказывается психологическое состояние героя. Андрей Иванов словно бы примеряет на себя ситуацию Бориса Реброва и щедро наделяет его своим мироощущением, эмоциально-психологическим потенциалом. Ребров — это попытка автора преодолеть в себе Реброва, как ни парадоксально это звучит.
Тревожное состояние, в котором перманентно находится кунстник, все обостряется, так что начинают рваться ткани материального мира: сначала появляются прорехи, сквозь которые летят и летят харбинские мотыльки, а затем наступает символическая смерть. Борис Ребров, доведенный до отчаяния и умалишения, умирает, продолжая жить. В морге под именем Реброва остается умерший немец Штамм, а Ребров, присвоивший фамилию и национальность Штамма, начинает новую жизнь, про которую ничего не известно, кроме того, что вряд ли она будет счастливой. Другой, но точно не счастливой, учитывая уже начавшуюся Вторую мировую войну и не покидающих героя мотыльков.
Читать дальше
