В трилогии четко представлены персонажи, принадлежащие конкретным социальным группам, и несоответствие между личным и тем социальным, которое навязывает советская идеология, становится одним из инструментов для того, чтобы показать абсурдность политики коллективизации, а вместе с ней и природу идеологического высказывания, которое по форме стремится к нерушимости и безальтернативности, а по сути зависает в воздухе и оказывается совершенно пустым.
Игнаха Сопронов — сквозной персонаж трилогии, крестьянин-бедняк, который в идеологической системе советской власти должен стать (и становится) одной из опор нового мира. Он носитель справедливости, обновления, живое воплощение народа, получившего свободу, землю и готового устраивать рай на земле. Белов сталкивает это идеологическое социальное наполнение с личными качествами и стратегией поведения героя: Игнаха — человек мелкий, подлый, ленивый, бедность которого обусловлена исключительно качествами характера. Писатель показывает, как абстрактный лозунг о справедливом перераспределении собственности оборачивается банальным грабежом, который совершают люди, изначально занимавшие маргинальное положение в крестьянском мире. Никакого восстановления справедливости для крестьянина эта революция не принесла, но лишь стала источником нового угнетения. Власть помещика сменилась безличной властью государства, которая установила в процессе коллективизации новую версию крепостного права, попутно истребив невписывающихся в свою систему.
Советская страна вполне могла бы безболезненно наследовать коллективистскую модель, исконно действующую в русской деревне, сохранить опыт общины, если бы коллективизация была в основе своей действием экономическим, а не идеологическим, то есть пыталась разрешить реальную проблему организации производства. Главный конфликт между крестьянином и государством, который вычитывается из текста Белова, лежит в принципиально различной природе их отношения к труду. Если крестьянин относится к нему с живой, практической точки зрения, то для государственной машины (выбравшей самый болезненный и бессмысленный путь развития сельского хозяйства) труд принимает отчужденную, безличную форму, и на первое место встает идеология. Здесь же и происходит надлом.
Крестьянство само по себе неспособно осознать и сохранить собственную традицию. Оно воспроизводит ее бессознательно, и случившийся кризис социальных отношений довольно легко ее разрушает. Потому что кончается человеческое усилие, державшее этот традиционный мир. Перед большевистской идеологией традиционное крестьянское мировоззрение оказывается бессильным. Однако сама идеология, разрушая это мировоззрение, одновременно обращается к интеллигентским и имперским клише уже отжившего мира: она придает старым традиционным мифам новую энергию. В большевизме воскрешается русское мессианство, переосмысливается толстовское преклонение перед грубым физическим трудом и по-новому раскрывается народническая идея. Если раньше она была мыслима только для интеллигента и, по справедливому замечанию Бердяева, лишь увеличивала разрыв между интеллигенцией и народом, то теперь она утверждается в самой народной среде, одновременно сливаясь с новой властью. Тот же Белов изначально усваивает народничество именно через свое включение в советскую культуру: она, раздвинув границы крестьянского мира и утверждая народность как фундамент нового строя, создает ситуацию, требующую от вчерашнего крестьянина сознательного самоопределения, которое раньше носило совершенно естественный характер.
Но в ходе кровавых перипетий российской истории то живое, что определяло содержание и форму народного духа, совершенно изничтожается. Теперь его нужно отыскивать, воскрешать, утверждать заново. Именно это Белов и пытался делать на протяжении своей жизни. Отсюда его отчаянная борьба за традицию и бесконечно подозрительное отношение ко всему новому.
Игнаха не случайно становится непосредственным проводником безжалостной политики нового века. Он выключен из традиционного хода крестьянской жизни, он элемент разлада, он не умеет ни пахать, ни сеять. Именно такие, как он, — люди, изъятые из традиции, — становятся точкой разлома, впускают зло в мир. Белов акцентирует на этом внимание: самым естественным образом даже незлобивый Носопырь замарывает себя доносительством. А все потому, что и он — на обочине деревенской жизни. Мысль, к которой обращает нас писатель, понятна: нарушение традиции — приводит к непоправимым последствиям. Так он утверждает ее ценность. Но если задуматься, почему же традиция легко нарушается, то можно заметить: ее носители молчаливо попускают это.
Читать дальше
