Лоран Годе - Врата ада

— Садитесь, дон Мадзеротти, — ласково сказала Грейс.

Из всех присутствующих она, видимо, знала его лучше всех. На самом деле, Грейс, не задумываясь, пожертвовала бы своей жизнью ради этого старичка, который вот уже много лет выслушивал ее, давал советы, порой отчитывал, в общем поддерживал, как мог, но никогда не унижал, даже когда она рассказывала ему о том, как торгует своим телом по ночам в порту и сосет мужские члены, о хамах, которые, вволю натешившись и доведя до слез, тут же бросают ее прямо на мостовой, швырнув две купюры по 10 тысяч лир, и она, совершенно одуревшая, ползает на четвереньках, подбирая деньги, и только потом, всхлипывая, подтягивает чулки. Она выкладывала ему все: как порой ей бывает хреново и как она переживает, когда местные ребятишки преследуют ее, обзывая «подстилкой», — наверно, они не очень понимают, что это значит, но всегда рады устроить ей травлю.

— Почему он приходит тайком? — спросил Маттео у Гарибальдо.

— Он боится, что эмиссары Ватикана воспользуются тем, что его нет, и захватят церковь.

— Он не в ладах с Ватиканом?

— Да, — прошептал Гарибальдо с заговорщицким видом.

И объяснил Маттео, что в настоящее время церковь Санта-Мария дель Пургаторио стала прибежищем всех отверженных. Бродяги, проститутки, душевнобольные молятся здесь по ночам. Дон Мадзеротти всех их пускает и специально для них служит мессу. В конце концов духовенство обратило на это внимание. И решило, что дон Мадзеротти делает это неспроста. Принимая в своей церкви всех убогих, жалких и несчастных, он тем самым как бы демонстрирует, что, в отличие от других священников, заботится о простом народе. Положение ухудшается с каждым днем. Никто не желает терпеть «красного» падре в Неаполе. В один прекрасный день церковные власти направили дону Мадзеротти письмо с требованием оставить приход и удалиться в один из местных монастырей. Он отказался. Ему послали второе письмо, потом третье, уже на повышенных тонах. Пригрозили отлучением от церкви. Дон Мадзеротти опять ответил отказом. Именно поэтому он и занял круговую оборону. Не выходит на улицу, закрывает дверь церкви на засов и исповедует только знакомых. Есть он приходит к Гарибальдо, всякий раз только через туннель. Жители квартала прозвали его «prete matto» [12] Сумасшедший поп (итал.). , и каждый день на ступеньках церкви появляются корзинки с провизией или бутылками вина — их приносят почтенные матроны, а старик забирает с наступлением темноты, как осторожный бродячий кот.

Дон Мадзеротти сел и долго смотрел на окружавших его людей.

— Извините, я прервал ваш разговор, — любезно сказал он, что при его внешности — а он был похож на старую тощую птицу — прозвучало неожиданно.

— Нет, что вы… — тут же опровергла его Грейс.

— …Профессор объяснял нам, что все мы больше мертвецы, чем думаем, — добавил Маттео.

— Совершенно справедливо, — ответил священник.

В это мгновение Гарибальдо поднял руки, прерывая завязавшуюся беседу и приглашая своих гостей немного повременить.

— Подождите, подождите, — добродушно сказал он. Ему показалось, будто он вернулся в эпоху, когда вместе с соратниками готовил революцию в прокуренных подвалах. — Сначала давайте поедим. Чего бы вам хотелось?

Было решено, что он приготовит большой омлет с луком и pappardelle [13] Вид пасты (итал.). с белыми грибами. Гарибальдо счел, что обстоятельства исключительные и вполне заслуживают того, чтобы он угостил присутствующих за счет заведения. Очень скоро из кухни донесся аппетитный запах жареных грибов.

Впервые за долгое время Маттео почувствовал себя хорошо. Он оглядывал эту странную компанию: безработный профессор, трансвестит, безумный священник и добродушный хозяин. Он наслаждался в компании этих людей, деля с ними трапезу, беседуя и слушая их, в полумраке этого маленького бара, вдали от мира и своих страданий.

— Итак, вы полагаете, что мы скорее мертвы, чем живы? — спросил Гарибальдо священника, продолжая есть.

На старика он смотрел с детским любопытством.

— Я сорок лет исповедовал людей, — ответил тот с лукавым видом, — и я знаю, что говорю. Вы не представляете, для скольких из них жизнь уже ничего не значит. Иногда они и сами этого не понимают, но все, о чем они говорят, это печальная череда страхов и дурных привычек. Их уже ничто не интересует, не волнует, не будоражит. Каждый новый день похож на предыдущий. В них не осталось ничего живого. Тени. Всего лишь тени. Сорок лет они сменяют друг друга, садясь на скамью в моей исповедальне. На душе у них тягостно, но в чем дело, они не понимают. Большинству из них вообще нечего мне сказать. Ни страстных желаний, ни злодеяний, ни душевных терзаний. Ну разве что какие-нибудь мелкие пакости. К счастью, тела их бренны.