Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

На этот раз решил наладить с ней более тесные телесные контакты. Меня всегда тянуло на баб старше, «когда сорок пять баба ягодка опять», и притом работниц общепита. Но это все объяснимо: постарше — поопытнее, меньше выламываются, а работницы общепита — почище, поопрятнее, их каждый месяц «специалист по чесалкам кнокает» (гинеколог смотрит). А к шалавам подзаборным я всегда испытывал брезгливость и отвращение.

Подошли к стойке, Соня увидела нас, заулыбалась:

— Сонечке привет, — сказал я. — Все цветешь?

— Отцвела уж давно. А ты кто? — в упор спросила она.

— Я? Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, — начал я издалека.

— Поэт, что ли?

— Почти угадала. Свободный художник-импрессионист.

— И что же ты рисуешь?

— Натуру в основном, причем голенькую и живую. Тебя мечтаю нарисовать.

— Не много ли ты хочешь?

— Нет, не много. Я парень такой, лишнего не беру. Беру столько, сколько унести могу.

Взяли двенадцать бокалов пива, сели за столик, пьем потихоньку. Никто не лезет, не мешает. А кто полезет, глядя на наш тандем, на Витю, у которого одна челюсть на пол-лица и та отвисает, как у бульдога, а грабки как кувалды, он даже пивную кружку держит не за ручку, а в кулаке, как стакан?

Я еще несколько раз подходил к Соне, добазарился проводить ее с ночевкой, живет на двадцатом километре. Мужа нет, живет с дочкой, а дочка сейчас на практике в районе. Но надо дождаться закрытия пивбара.

Витя сегодня собирался дать телеграмму невесте, поздравить с днем рождения, поэтому я предложил ему:

— Канай, Витек, на телеграф, дай телеграмму невесте, а мне все равно Соньку ждать. Кстати, если захочешь хорошо провести время, зайди в «Голубой Дунай». Там нас уже знают, там мы свои. Привет от меня передай бабе Симе и Галке. Скажи, я поехал по делу.

Витя ушел, и я дождался закрытия пивбара. С Соней мы сели на автобус у парка Ильича и поехали на двадцатый. Не доходя до дома, Соня говорит:

— Вот те раз. Свет дома горит. Дочка приехала, а писала, что приедет на следующей неделе. Наверное, практика раньше закончилась.

— Облом, что ли?

— Пойдем, Дима, пойдем. Посидим поужинаем.

— Неудобняк, Соня. И дочка что подумает? Ладно, давай как-нибудь в другой раз.

— Ты что, обиделся? Я-то не знала.

— Нет, нет, ни в коем разе. Иди, Соня, до свиданья. Завтра работаешь?

— Да.

— Я забегу к тебе.

И мы разошлись, как в море корабли. Вот и «геморрой» получил. «Но не все коту масленица, бывает и постный день», — рассуждал я, возвращаясь домой через Баиловский сквер.

Выпитое пиво давно просилось на волю. Я свернул с аллейки, стал под кусты и такое облегчение наступило, что словами не передать, надо самому испытать. Подумал, еще неизвестно, что приятнее: то ли заливать пиво в себя, то ли выливать. Даже настроение поднялось.

Только отошел от кустов, подходят четверо молодых парней, причем одновременно с четырех сторон. Который шел на меня спереди, в упор приставил мне в область солнечного сплетения «собачью ногу» (револьвер), сзади в спину уперлось что-то острое. У одного парня заметил блеснувший «кишкоправ» (финский нож). Парень с револьвером сказал:

— Слушай, парень, быстро раздевайся, только без хипиша.

«Суки, „торчков бомбят“, — подумал я, усмехаясь про себя. — Что посеешь, Дим Димыч, то и пожнешь, так в Библии сказано. С чем боролся, на то и напоролся. Жалко, Витька нет со мной. В кого только они переодевать меня будут, что-то не вижу подходящих кандидатур».

Обвел взглядом грабителей: двое русских, двое — армяне или азербайджанцы, и, чтобы выиграть время, сказал:

— Мне не жалко костюма, ребята. Только никому из вас он не подойдет, велик будет.

— Это уж не твоя забота. Быстро, сука, кому сказано было, — сказал первый.

— Па… па… пожалуйста, — сказал я, специально заикаясь, будто так сильно перепугался их, и не спеша начал расстегивать свой «лепень», а сам в уме прикидывал: «Нажать на спуск не каждый решится, нужно мужество, по себе знаю, а вот сунуть пику в бок — это любому подонку под силу: ни ума, ни мужества не требуется. Задний опаснее всех, здесь спереди хоть обзор есть. Первым надо вырубать того, который сзади. Ну, с Богом. Где наша не пропадала», — созрел окончательный план.

Испытанным способом отвлекать внимание я крикнул, повернув лицо в сторону аллеи:

— Ваня, Иван!

Этого было достаточно: четыре пары глаз повернулись в сторону аллеи. И в эту же секунду правой ногой, пяткой по-стрельцовски, но только сильнее лягнул заднего по колену. Да, видимо, удачно. Нога пошла на излом, хряск суставов и рвущихся сухожилий слились с душераздирающим криком парня. Не переводя дыхания, левой рукой снизу вверх и чуть в сторону я так саданул по руке с револьвером, что тот ракетой взвился в воздух. Правым боковым ударом в челюсть я вырубил командира огневой позиции. И как шел корпусом по инерции, то правой ногой в падении через левую ногу, эдаким крученым ударом, как Пеле выполняет сухой лист, засадил парню с левой стороны в промежность, начисто лишив его мужского достоинства. Он охнул и скрутился в улитку, скуля от боли.