Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

— Колонна, вперед!

Колонна двинулась в путь. Солдаты-конвоиры, загорелые до ужаса, были под стать начальнику. Смуглые от природы, а тут еще целыми днями под палящим солнцем. Поневоле загоришь. Начальник конвоя всегда ходил в середине колонны, только голос его гортанный раздавался без конца:

— Колонна, подтянись! — А у самого аж слюна изо рта течет, как у пса.

Заключенные уныло брели по улице, поравнялись с канализационным люком, Майборода, как хорек, юркнул в него, никто толком ничего не понял, а мы почти не тормознулись, обошлись матерной перебранкой и небольшой потасовкой между собой в колонне. Когда солдаты поравнялись с люком, собака тянула куда-то в сторону, но они прошли мимо. Я боковым зрением наблюдал за дорогой — все обошлось благополучно.

Пропылили пять километров, подошли к жилой зоне. Утром особенно тяжел этот путь до рабочей зоны. Солнце поднимается, давит на мозги, у многих зеков начинает из носа идти кровь, задирают головы кверху, так и бредут. Возле жилой зоны нас, как всегда, встречает администрация колонии. Начальник конвоя кричит:

— Стой, колонна!

Побригадно пятерки зеков идут через шмон надзирателей. Когда подошла бригада Майбороды, то одного человека недосчитались. Бригадир сказал:

— Я не знаю, у меня все были.

Зашли в зону и тут же объявили общую проверку. Проверили. Человека нет. Проверили по баракам, потом по карточкам. Установили, кого нет: Майбороды.

Три дня нас не водили на работу. Тоже неплохо, праздник зекам. Мы даже боялись, что Майбороду быстро поймают и сломают нам кайф. Но Майборода молодец, товарищей не подвел, ушел с концами.

Нас опять стали гонять на работу. Как-то под конец рабочего дня ко мне подошел Федот — Васька Федотов.

— Дим Димыч, мне Райка Кочерга «грев» подогнала четыре бутылки сливянки, сама делает. Пойдем выпьем.

Мы выпили две, а две с собой прицепили. Ох и крепкая штука оказалась. После съема с работы мы отмахали свои пять километров. Перед жилой зоной в ожидании шмона вмазали еще две бутылки. И я что-то прибалдел. А тут еще смотрю, Юрка Котельников забазарился с кодлой Курбана, они недавно прибыли этапом. Завязалась драка. Мы с Васькой тоже кинулись. На меня навалились четверо, поначалу я удачно отбивался, но те стали наседать. Тогда я выхватил из кармана «десять суток» (складной нож), одному зеку развалил щеку ото рта до самого уха. Зек схватился за морду и кинулся между надзирателями в зону. Тут появился Мадаминов, подошел к колонне, спросил:

— Кто ударил? Выходи.

Я вышел из колонны нож успел выкинуть в запретку, говорю:

— Я.

Капитан резко взмахнул рукой, крикнул:

— Увести в камера. Э, боксер, — и выругался по-узбекски.

Меня увели, посадили в «номер» (одиночную камеру), принесли матрац, С месяц я валялся в камере, но не как в изоляторе, а на общих основаниях, потому что кормили меня как в зоне кормят. За месяц никто ко мне не пришел. Надоело и даже обидно стало. Думаю, ну хоть кто-нибудь вызвал бы меня, побеседовал, провел воспитательную работу или срок добавили бы, ну хоть что-нибудь. Все не так, как надо. И дождался. Сплю днем и сквозь сон слышу, как заклацали замки и заскрипела тюремная дверь. Открываю глаза, смотрю, стоят «кум», Мадаминов, отрядные, Капитан кричит:

— Э, боксер! Подымай.

Я поднялся с таганки.

— Даем тебе шест месяц БУР. Поедешь Бухара сидэт. Понал? Судит нэ будем.

— Спасибо, гражданин начальник, — ответил я.

Отправили меня в Бухарскую тюрьму, кинули в камеру. В ней десять человек. Дали нам работу — веники вязать. Работа несложная, но пылища в камере ужасная, дышать невозможно. А еще духота, целый день пот с тебя льет. Обольешься из крана водой, а через пять минут уже сухой, и пот снова выступает. Хорошо одно было: пища зоновская и хлеба шестьсот граммов, да выходной воскресенье.

Из Бухарской зоны в БУРе тоже сидели ребята. И из зоны шли «подогревы» через шныря (дневального), который баланду приносил.

В общем, зона БУР не забывала.

Привезли в БУР Толика Хадуна, тоже подрался в зоне. Я еще пошутил над ним:

— Да ты, Толя, по моей колее катишь. Правду говорят: с кем поведешься…

В нашей камере сидел Артист. Это мы дали ему такую кликуху. А звали его Василий Васильевич, мужчина пятидесяти шести лет, а срока впереди десять лет. Где он только не сидел: и в Магадане, и в Норильске, и в Воркуте, и если по приговору считать, то у него набранного срока лет восемьдесят. Артист на жизнь уже смотрел безразлично. Что он искал в жизни, все потерял, а сейчас вышел на финишную прямую дороги на «участок номер три». Характер у Василия Васильевича был прескверный, одним словом — говно. Если за день он в камере ни с кем не поругается, то ходит больной, сам не свой.