Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

— Огонек, твое предложение считаю за большую честь. Я подписываюсь.

— Вот и ништяк, Дим Димыч, — сказал Огонек, и слабая улыбка засветилась на его лице. — Я вот сейчас вспомнил Ванинскую зону. Ты тогда пацаном был. Наш пахан, слегка вольтанутый Ваня Фунт, не ошибся в тебе, большие надежды на тебя возлагал, даже признанным авторитетам в пример ставил. Мы-то посмеивались, но Ивану вслух не говорили, чтобы не обидеть старика. А старик прав оказался, как в воду смотрел. Слушай, Дим Димыч, ты в электричестве шурупишь?

— Обижаешь, Огонек. Я в зоне сварным работал. А если на столб залезть, так я без «кошек» на любой столб заберусь, — ответил я и рассказал, как я совсем недавно в Лунданке на проводах зимы в одних трусах на ледяной столб лазил, хромачи себе в подарок оторвал. Немного «прочесал» при этом. Рассказывал, как у меня трусы слезли и я членом и яйцами цеплялся за ледяной столб, как мне бабы потом их снегом оттирали, чтобы не отмерзли.

После моего рассказа все смеялись, держась за животы; Огонек так закашлялся от смеха. Тут услышали визг, повернулись к дверям. А это немой Сургуч катался животом по столику и визжал от смеха, как поросенок под ножом. Так на бедолагу подействовал мой рассказ.

— Ну, ты артист, Дим Димыч. Мастак «подливу гонять» (выдумывать). Райкин, и только. Скажи, Чехарда. А? А ты, Пегас, что молчишь? Одно я в калган не возьму, какие у вас на Севере бабы дурные. Они что, не знают, где такие драгоценные органы отогревать и хранить надо? — откашлявшись, сказал Огонек.

В это время мы услышали грохот. Повернулись, оказалось, что «самурай» от смеха упал со столика на пол и лежал, дергался.

Чехарда спросил:

— Дим Димыч, а еще что-нибудь из этой масти ты можешь отломить?

— Могу. Но только истории из своей жизни, — ответил я.

— Давай, Дим Димыч, чеши по бездорожью, — поддержал Огонек. — Давно мы так клево не балдели. И еще что-нибудь про баб припори.

— Витек Матрос знает за этот случай, — начал я рассказ. — Это когда я в бегах был. Играли мы в Баку мою свадьбу. Все чин чинарем было. Сидим на хате, шум, веселье. А тут менты нагрянули. Я в окно и ходу, а Витек тормознул их немного. «Волкодавы» опомнились и за мной. Дело ночью было. Загнали меня на еврейское кладбище. Я в один склеп нырнул, «лег на дно». Отдышался, слышу — храп. А это, оказалось, бомж один уже ночевал в могиле. Так я его чуть не прирезал не в хипиш. Потом скентовались, Федя его звали. У него бухалово оказалось, выпили с ним. Он и говорит мне: «Тут недалеко в могиле две бабы клевые ночуют. Пойдем, парень, к ним в гости сходим. У меня еще два вермута есть. Все ночь веселей и радостней будет». И мы поползли. Залазим в склеп: и точно — бабы на месте. На ощупь их надыбали. А бабы бухие в умат оказались. Федя пытался их растолкать, бесполезно. Пришлось самим обе бутылки дербалызнуть. После этого Федя полез на одну «чуму» и стал трахать. Я же особой охоты к сексу не испытывал, особенно в таких антисанитарных условиях, да еще неизвестно с кем. Я ведь и рожи-то своей соблазнительницы никогда не видел. Но все-таки лег на нее сверху, все лучше, чем на бетоне лежать. Стал уже отрубаться, засыпать, как вдруг мощный взрыв подбросил меня вверх. Баба подо мной такого «голубя выпустила», что я думал, уши у меня полопаются. Оно и понятно: резонанс в склепе офуенный. И голос раздался, как из преисподней: «Люська, что за мешок на меня навалили, твою мать! Ни вздохнуть, ни перднуть по-человечески». Тут я не выдержал, рассмеялся и сказал: «Да ты, сука, такие фугаски тут рвешь, что завалить в могиле может. Давай, Федя, кончай ночевать, слазь со своей ненаглядной и сваливаем отсюда, пока могила не стала братской». И как Федя ни упирался поначалу, но все-таки мы вылезли из этой газовой душегубки и уползли в свою могилу.

Мои собеседники снова держались за животы, Немой еще раз падал со своего столика.

— Так ты, Дим Димыч, «лохматый сейф» так и не вскрыл? — спросил Чехарда.

— «Фомича» своего пожалел. Не стал мочить в вонючей «чесалке», — ответил я. — Хотелось просто культурно с дамами посидеть, поговорить о музыке, о поэзии.

— Все, братва, харе, — сказал Огонек, немного придя в себя. — Плохо может кончиться, обоссымся или того хуже. А ты, Дим Димыч, «слазь с метлы» (прекращай врать) и «кочумай» (молчи). И так уморил до слез. А сейчас слушайте сюда, мне тут мысль хорошая подвалила. Завтра все «уходим в шурш» и открываем театр. В воровском мире свой Аркадий Райкин появился. Будем на гастроли ездить. Я уже и роли поделил. Я директор буду, Чехарда — бухгалтер, Пегас — конферанс, а Дим Димыч — заслуженный артист советских «кичманов». И погоняло ему дадим Пайкин-Хавкин. Ну как, братва, ништяк будет?