Стиг Клаэсон - Мы Любим Ингве Фрея

— У них были дети? — спросила Анита.

— Юсефа родила десятка два детей, — сказал сапожник. — Сколько из них выжило, сказать трудно. Знаю только, что у нее было много детей, но о них мне никто ничего не рассказывал… Но не хотел бы я сам дожить до ста лет. Представить не могу, что бы я делал здесь еще столько времени. Слонялся бы по хутору?.. Чудно все-таки, что никто не будет здесь жить после нас на Выселках. Нас тут, можно сказать, искоренили. Но вы не должны считать, что я ничего не понимаю в современной жизни. Наверное, все так и должно быть. Мелкие хозяева и кустари выжить теперь не могут. Времена переменились. И времена, конечно, должны меняться. Мы просто не понимали этого в свое время. А теперь я не понимаю одного — как и где мы в свое время оплошали? Конечно, многое можно списать на войны. Первая мировая война со всеми ее ограничениями, продовольственными карточками и другими строгостями заставила народ зарегистрироваться, или, по-другому говоря, записаться официально, как кого зовут и где и когда кто родился. Так попала в загон масса вольных людей, которые до этого переезжали и гуляли по всей стране. А во время второй мировой войны нам, мелким крестьянам и кустарям, вдруг объявили, что мы — основа жизнеобеспечения страны. Теперь-то нам ясно: все, что говорилось тогда и делалось, было временной мобилизационной мерой, но тогда мы этого не поняли и легко попались на удочку. Крестьянам раздали искусственные удобрения, протравленные семена и, главное, дали деньги на мелиорацию. До войны ни одна косилка, даже на конской тяге, не могла пройти по нашим лугам. А сейчас по ним может гулять любая, какая угодно сложная машина. Сейчас на наших лугах не найдешь и камешка. Крестьянам надо бы вовремя понять, что все эти займы и даровые ссуды — временно, что не надо верить посулам такого заманчивого будущего. И точно! Как только война кончилась, о нашем будущем сразу забыли. После войны власти напрочь забыли о нас, простых крестьянах. Эриксону тяжело лежать ночами без сна и думать, как же все-таки получилось, что его гладенькие луга снова зарастают кустарником? У него тяжелые думы, у нашего Эриксона. Он всегда плохо спал. У него есть дети, от которых он почти не получает вестей. Но он их по-своему понять может. Он их не винит, им тоже приходится поворачиваться и некогда вспоминать об отце. И вы еще должны понять, что крестьянин вроде Эриксона очень строго воспитан в том, что касается привязанности к земле, которую он обрабатывает. Он, как бы вам это ни показалось странным, воспитан в духе готовности к неурожаю, к голодному году, как тот, что был в 1866-м. То время оставило глубокую борозду в памяти крестьян, и, само собой, запомнилось отцу Эриксона. А от него память о голоде перешла к самому Эриксону. Он должен всегда чувствовать уверенность, что готов в случае чего встретить голодный год. А с чем он встретит его сейчас? Голодный год! Сейчас и понятия о нем никто не имеет! Эриксон сильно горевал, когда продал последнюю корову. Но он столько же страдал от того, что должен был платить за нее налог. Смысла этого налога он так и не понял. Он многого не может до сих пор понять, наш Эриксон. Мне в этом отношении легче. Сюда, в мастерскую, приходили люди, чтобы оставить или забрать обувь, и они обычно долго засиживались у меня и рас-сказывали и о том и о сем. Здесь бывали и старики, и молодые, и женщины с детьми. У меня из одних разговоров складывалась картина, что происходит сейчас или что было в прошлом. Но вот о том, что произойдет в будущем; я из разговоров ничего не вывел. А вообще-то мы живем здесь неплохо. У нас нет долгов, и нам хватает дров и картошки. Нам даже вполне хватает денег, Мы в свое время немного отложили на черный день, и теперь можем ни в чем себе не отказывать. Но мы не можем измениться в своей сути. Мы ждем и боимся голодного года, чувствуем, что должны быть готовы к нему… Теперь, когда мы свое отработали, и у нас, как у всех других, появилась проблема свободного времени! f Сапожник засмеялся, он смеялся так сильно, что ему пришлось смахнуть выступившие на глазах слезинки. Он плеснул в свою рюмку немного водки.

— Так что у нас огромная историческая память, — сказал он.

По спине Петтерсона забегали мурашки. Он схватил с полки рашпиль и почесал им себя.

— Я видел, ты доделал указатель, — сказал он. — Сегодня туристы не приезжали?

— Нет, — сказал сапожник, — сегодня никто не приезжал поминать Ингве… Наверное, посещение древних могил — занятие для выходных дней. А если у тебя чешется спина, поступай, как делал наш старый Хуртиг! Он чесался кошкой. Брал кошку за хвост и проводил ей по спине, а кошка выпускала когти и царапалась. Когда и это не помогало, Хуртиг говаривал: «А не потянуть ли мне еще раз кота за хвост?»