Лариса Райт - Жила-была одна семья

Они могли бы разойтись, перемолвившись лишь, словно чужие, общими фразами. Они бы так и поступили, если бы были двумя кораблями, плывущими разными курсами, но они друг для друга превратились в шлюзы, и каждый с удовольствием впустил в себя израненный баркас другого и не выпускал уже почти двадцать лет. Нет, периодически они пытались прервать эту связь. То Самата одолевала тоска: любимая женщина жила с другим мужчиной и всячески оберегала чувства последнего.

— А как же мои чувства? Ты просишь не звонить тебе в выходные, и я не звоню, но с пятницы до понедельника извожу себя мыслями о том, что сейчас ты безраздельно принадлежишь ему.

— Я всегда принадлежу ему, но всегда не безраздельно, тебе ли не знать?

— Я знаю, знаю, но…

— Что «но», Самат? Что «но»? Что ты хочешь от меня?

— Я уже говорил.

— Да, ты говорил: «Уйди от мужа, я сниму тебе квартиру». Это ты называешь любовью? Этого я заслуживаю?

— Ириша, ты же знаешь, что заслуживаешь гораздо большего!

— Вот именно! А ты как собака на сене: и самому не надо, и другому не дам.

— Как это «не надо»? Что ты выдумываешь? Ты же понимаешь, почему я не могу предложить тебе большего.

— Раз не можешь предложить большего, не предлагай вообще ничего!

И Самат не предлагал какое-то время, и не звонил, и не просил, и даже пытался жить как ни в чем не бывало, думал, что получится… Не получалось.

Ира тоже, бывало, хандрила. Говорила, что устала врать, что стала противна самой себе, что чувствует, как из нее по капелькам вытекают последние остатки совести. Она отказывалась от встреч, не отвечала на телефонные звонки и вот не поехала в Париж… А потом все начиналось сначала:

— Привет.

— Привет. Я соскучился.

— Я тоже. Сегодня на нашем месте?

— На нашем месте.

И они бежали, летели, спешили, мчались на всех парусах, чтобы как можно быстрее встретиться и рассказать друг другу о переполняющих чувствах, поделиться эмоциями.

«Знакомо ли мне это чувство? Знаю ли я, что значит нестись куда-то окрыленным надеждой? О да!» Самат хмуро взглянул на Ильзиру и ответил наконец на вопрос. Хотелось сказать спокойно, а получилось все равно грубовато (уж слишком сильно, хоть и невольно, ударила девушка по струнам его души):

— Нет, не знакомо.

Ильзира испуганно взглянула на него, и ему стало стыдно. «В конце концов, бедняжка ни в чем не виновата. Надо заканчивать эти променады. Незачем девчонке время терять».

— Разрешите, я позвоню?

— Конечно! — Вежливый кивок, но недоуменный взгляд.

«Наверное, отходить в сторону на свидании с одной дамой, чтобы поговорить с другой, не слишком прилично. Даже совсем неприлично, но если очень нужно…»

— Ты, кажется, должен был быть в театре, — Ира обошлась без приветствия.

— Спектакль оказался одноактным.

— И как?

— Приличная вещь, философская. Горевой — режиссер-постановщик, и актеры прекрасные. Их всего трое мужчин, и они будто бы находятся в зале ожидания то ли смерти, то ли новой жизни. Так вот…

— Я имела в виду: как твоя спутница?

— А… Стоит неподалеку. Знаешь, я не знаю, как вежливо избавиться от нее. И молчу, и бурчу, а она щебечет, щебечет. После такого действа плакать надо, а она веселится, о путешествиях болтает. По-моему, хочет, чтобы я с ней куда-нибудь съездил.

— А чего хочешь ты?

— Знаешь, я вот все о спектакле думаю. Он на самом деле о том, как мы живем, зачем. Мне всегда хотелось ответить для себя на этот вопрос.

— Ответил?

— Кажется, да.

— И зачем ты живешь?

— Для тебя.

— Нет, Самат, это ответ на другой вопрос, это для кого ты живешь. А вот зачем ты живешь, скажу тебе я.

— Зачем?

— Затем, чтобы меня мучить. — И она бросила трубку.

— Я не хотел, — произнес Самат уже в никуда. — Я не хотел, — повторил самому себе. Он действительно не хотел никого обижать, никому причинять горе, особенно Ире, но не в его власти было сделать так, чтобы их отношения доставляли им обоим только радость и перестали приносить страдания. Самат направился к покорно ожидавшей его девушке: на напряженном личике ни тени раздражения или гнева. Нет, она просто обижена и расстроена. «На ее месте я бы тоже расстроился, если бы кавалер оказался таким никудышным». Что ж, доставить ей радость, в принципе, ничего не стоит. А ему очень, очень хотелось хотя бы кому-нибудь хоть в чем-нибудь сейчас оказаться полезным, превратиться из злого гения в доброго волшебника. Чтобы его перестали обвинять, чтобы им восхищались. И Самат заговорил. Он рассказал о песне, звучащей в спектакле, о знаменитом соборе, который был воспроизведен в декорациях, о его архитектуре и потрясающих витражах, а потом зачем-то выдумал, что, по преданию, все венчающиеся в этом соборе оказываются несчастными.