Валерий Пудов - Приключения Трупа

Скрежетал зубовно, словно нищий иждивенец жевал перец. С горя пенял на неосторожность при ведении дел и в отборе тел. Жалел, что не проверял персонал на надежность и без сомнения в задаче назначил мертвеца на должность гонца.

Сначала признавал, что брал его в охрану живым, и обманут рекомендательным письмом, чего от кое-кого не ожидал.

Но потом заверял устало, что пораскидал своим проницательным умом и вспомнил, что составлял контракт со скромным покойником, а предателем и разбойником стал не хранитель груза, который соблюдал такт, а водитель фургона, который скорым юзом удрал от закона.

Так или сяк, а не подкачал мертвяк. Факт — без врак!

Блистал Труп и на таможне.

Преодолевал контроль — всевозможно.

Выставлял пуп и восседал, как живой король, без заботы — выручал кого-то и законно переправлял с собой за границу разрешенные квоты: драгоценный металл, отменные ситцы и прочее — и никто его за то баловство не раскурочивал.

А то выполнял скрытую команду и отвечал за контрабанду, набитую по карманам и чемоданам. А находили, как иголку и борова в стоге, вопили, но в итоге — что толку, что уличили матерого волка из гнили?

А было, изучили и кулак, и рот — постановили вприглядку: мертвяк, чудила, дает взятку — руками и зубами, и без риска, с запиской: не взыщите, мол, что не житель, но не гол — держите, сами берите. И брали — как медали срывали на генерале. И — пропускали. Или не пропускали, но виноватых в переплатах не искали.

Случалось, Труп, как и на внутренних перевозках, забывал вялость и подменял грузы: просто, как живьем плевал в муторный суп и снимал с дам рейтузы.

И мусорный хлам изображал в приграничном овраге у пустыря — притом неприлично напичканный серебром и колотым золотом: поджидал золотаря.

И представлял, по бумаге, секретный биологический объект: экстатический реагент на заветный эксперимент. Кто на границе решится покуситься рукой на такой страшный смердящий ящик? Никто и ни за что: а вдруг из-под рук — ящер? И — ящур!

Но и таможенник — не мальчик неумелый. Бывало, осторожно завладев телом, зев костям не раскрывал и сам тайком подменял груз — вступал с мертвецом в шалый союз. А порой и вымогал у хозяина Трупа за развалину взятку:

— Скажу, ханурик, жмурик твой — засужу на десятку!

И ежу понятно: поступал не глупо, а неприятно!

Но и мертвец бывал не прост. Покупал, хитрец, мост не зря: для труда, а не дуря. Промышлял иногда — ложной таможней: простирал ноги на дороге к границе и выдавал себя за юстицию. Как и положено, выставлял столбы и полосатую будку. И даже, трубя, играл, нахал, проклятую побудку для ребят на страже — будто понимал: лбы не бдят — не уследят поклажи!

День и ночь, как пень, коротал на переправе: собирал пошлину. Прочь не слезал и на обочину — процветал на халяве. А кто подъезжал, но зажимал оброк лихой ораве, получал за то укорот в лесной канаве: жмот — не ездок, не вправе!

(Дудел, конечно, не сам пострел, а его зам из потешных ребят, но того не узрел промысловый отряд. Труп же не пропел и слова, но и свои холуи принимали — за живого, а при провале бравой заставы тут же кивали на него и затевали прятки: он, мол, и плут, и патрон, и других подвел, а с них взятки — гладки).

Умножал Труп добычу и в пути, и под кровлей.

А оказалось, что в чести и за шалость люб (крали дышали, хныча неровно) — организовал клуб с любовной торговлей.

Принимал в ресторане (в суете расставлял сети), а развлекал на диване, в массажном кабинете. Важно, без натуги предоставлял услуги: и те, и эти.

Ублажал и на дому, без забот, но с оплатой вперед.

А возникал скандал с проклятьями — никому не уступал.

— Мослатый урод! — кричала девица глупо. — Дохлятину прислал! Хищник отпетый! И насладиться не перепало!

На это носильщик злачного Трупа отвечал:

— Не толчите в ссоре, как в сите, кала. В договоре не обозначено, что желала живого. Уплачено — берите такого.

А еще затевал мертвец пари — горячо, но без потери: через подставного давал слово, что жилец — по любой мере.

От зари до зари принимал подставной ставки — завлекал не без затравки.

То утверждал, что герой хоть жалок и не амбал, плоть его — что долото, оттого и бросит красиво, без перерыва, и восемь палок, и сто.

То уверял, что чувства — маета, и не спустит от ста.

То обещал, что удержит членом, как поленом, гирю.

То продолжал счет и небрежно добавлял: четыре!

И вот наступал момент истины.