Валерий Пудов - Приключения Трупа

По чьей вине?

Ответ — секрет: натура — дура, боец — самец, экстаз — фугас, бабец для ласк — не клиентура, комендатура — не указ.

Во вред — запрет на процедуру. Но раз сосед не даст, продаст, а в таз оргазм — что в амбразуру, макет побед — не педераст и не сосуд, на блуд не скорый, а тот ларец, что и не глуп, и не жилец, не скот матёрый, и не предмет, а хмурый труп.

На стон и пот зови, пружина! Мертвец — ловец, но — не сердец. Сквозь сон трясёт скелет дружина — авось найдет любви конец!

Даже обед уступил Труп: и аппетитный суп с наваром, и пару говяжьих котлет, да и компот не влил в рот.

— Кормилец! Без сил, а сытный гостинец подарил, — похвалил старшина. — Каждый, у кого голодна рожа, не однажды сможет получить за него харчи. Поглядим за ним в работе — на смотре в роте.

И едва встал у рва для облегчения, как прозвучал сигнал на учения.

Но и тут мертвец не подкачал — даже без оправки: и лажи избегал, и ничем не вызывал огорчения у ставки.

Редут штурмовал совсем как боец, на плечах салаги — отягчал хилых и духовно закалял трусливых. Пули принимал не без отваги, как глотал пилюли, и страх навевал на условного противника, даже на циника со стажем, одним своим ражем рубаки. Заменял и поноску собаке, и для упора стрелкУ подставки, и доску для шофера, который застревал на боку в канавке. Всегда бесстрашный и, как бронь, готовый на удар, без труда и растерянности принимал рукопашный и штыковой бой, огонь, пожар и газы — и по отдельности, и сразу.

А на привале был мил и служил подушкой. А для маленьких сосунков и маменькиных сынков — игрушкой!

Проверил он и действие новейшего оружия.

Зверем дрожал полигон. Кружево огня весело утюжило тени дня, в месиво превращало вал металла. Мишени жевало, как пельмени.

А пострел — устоял!

И показал пробел: сделать тело врага трупом оружие может без фальши, а дальше — негоже и тупо, как кочерга или хуже. Не лупа. А если вместе на поле чести лежат целые смертники без эмоций, то побежит пехотка без техники, и неумелый солдат, паразит, споткнется.

Недоработка! Поле из репейников!

— Доколе из веников, — в адрес оружейников разругались инструкторы, — в клопа стрелять и кашу, мать вашу?

Конструкторы похватались за черепа:

— Не достарались! О детали не догадались: в жертвеннике пленники — толпа!

И зажались, изменники, как девственники от баб, как стадо гадов и жаб.

И достались им дни — лихие: одни стрелялись на зависть другим, а другие за убытки нарвались — на пытки.

А дорогого мертвеца, раскрывшего измену и постигшего детали и цену преступления, как отца родного, не лишнего для управления, хоть на плоть слаб, призвали для изучения — в штаб!

Штабные, смурные, шныряли у карты. Издавали сап. Примеряли медали. Подавляли храп. Без азарта искали фарта: в мучении затевали наступление.

— Куда? — спросил танкист о направлении — Сюда?

— Не в тыл, — съязвил тыловик и сник.

— Не сплетник, но речист, — похвалил советник.

Программист тоскливо прогундосил:

— Спросим о вопросе машину, по давешней программе, — и суетливо придавил клавиши компьютера.

На экране вспыхнула рыхлая картина в тумане.

И вдруг на диаграмме муторно всплыл круг из чернил, а в нём по борозде заюлил — шиш!

— С огнём шалишь! — взвопил неряшливый, как баба, начштаба. — Спрашиваю, где начнём? Где?

Утопили в мыле шеи и всадили дули в ущелье — ткнули истерически, наобум.

Не угодили:

— В прогал? Уснули на стульях? Космический шум!

Жалкий без вины Труп стоял впривалку у стены.

Но тут показал весь стратегический ум: упал на карту, на уступ за рекой, словно взял редут и приказал рукой:

— Здесь! Поголовно — к старту! В бой!

Подступились — гроза, сомнение и примесь удивления.

Сгрудились — глаза дико навыкате:

— Гляди-ка ты!

Внезапно прослезились:

— Укорот снаружи! И не обнаружат, и бьёт в точку!

Навострились, как на кашу в ужин:

— Поэтапно разметим. Окружим и — в сети вашу дочку!

Встали, как один — салютовали мертвецу-молодцу:

— Попробуем! В жилу!

Обещали:

— Победим — дадим чин, медали и особую могилу.

И описали — умело:

«Теория военного дела, несомненно, претерпела агонию страждущего конца, но апория мертвеца ввертела в историю гармонию падающего тела».

Перед боем от потери покоя бойцы-молодцы запоем сочиняли многолистные письма и отправляли телеграммы.