Валерий Пудов - Приключения Трупа

И рассуждали о материале:

— У него — не пусто, а густо.

Шевелюра у покойного была большая: волос лез назойливым аллюром, как колос рекордного аккордного урожая. Фигура заросла от мосла до макушки — ветвистый лес без чистой опушки! Веселые таежные недра — кедры!

— И голый, возможно, щедрый в раскройке! — оценил косматые горки лысеватый, но зоркий сосед Трупа по койке.

— Старик, — возразил на то лохматый призывник. — Глупый бред! Что с него сносного? С голого — голову?

— Не вник по злобе? — укорил дед. — Распыл в уме?

— Нет. Кожа корёжится, рожа скукожится. Ни мне, ни тебе — ни бе, ни ме!

— Вмиг! — сосед испустил крик, ножницы навострил и остриг завитушки себе для подушки и на парик.

— Прикрепил к своей холке на нить, прицепил к ней заколку и объяснил:

— Ходить в самоволку.

Локон на палочку накрутил, кокон в наволочку набил:

— На ночку смягчил точку.

Лохматый сострил — уступил:

— Ребята, богатый! А на воротник?

И снова старик и стриг неживого, и брил, и твердил слово в слово:

— Пушок — под корешок, волосок — в мешок, от голого — в голову, от дряхлого — мягкого, старик — на парик, из трупа — купа, из гнилушки — подушки!

Доброта Трупа нарастала валом и без шурупа держала за живое и фронтовое, и тыловое хозяйство. Маета разгильдяйства преобразилась в ретивость. Посольства за хлебосольством мертвеца прибывали без конца.

Изымали у него здоровые зубы и совали под неровные губы себе — украшали фотоснимки для отсылки семье.

Нарезали с его руки белые лоскутки кожи: пришивали на обгорелые рожи и брали на пробы для химических и косметических операций — чтобы казаться моложе.

Вырывали мясо для служебного скота и пленного кота, а также на колбасы с кровью и лечебной спаржей для неприкосновенного запаса в условиях окружения до опустошения живота.

Успешно заменяли окостеневшим бойцом колоду на кухне — обновляли негодную рухлядь: запотевшим над добром топором махали вполсилы и ровно разбивали над мертвецом и брёвна, и туши, и уши, и жилы.

Позволяли санчасти изучать анатомию и внедрять в хирургии экономию: без страсти рвать дорогие останки, под печать распределять в банки для пересадки, вживлять раненым и правильно нашивать заплатки.

Кромсали и восхваляли новобранца, как на танцах:

По красоте и честь телу!

Но забывали, что и доброте есть пределы.

И когда назвали покойного лагерной чушкой без достойного пристанища и обстреляли в подвале лазерной пушкой, земляки сказали: «Беда!» — и не дали в обиду товарища. Старики подмигнули, и удручённые для виду санитары пулей вернули облучённого на нары.

Им вслед бойцы-молодцы затянули, как дым, куплет:

— Вам нужна чушка, а нам нежна — подружка.

Но карму не разъяснили и командарму, а санитаров проводили без литавров.

Потом закрыли замком казарму, с напором отбили кадрили и — хором пустили Труп на слюб.

Полюбили тело — за дело, а не за зуб!

Вместе и под песню — солдатскую, залихватскую.

Без женщин, блин, солдату скверно. Как кратер создан для лавин, важнейший орган у мужчин милейших хочет очень нервно.

Без них не смей своих затей сочить в ночи на покрывало, не стой стрелой под одеялом, кальсон казённых не залей, тащи прыщи, ищи, как серна, куда нежнейший сон избыть: туда — не смыть, сюда — не скрыть.

И в бочку сперму слить — неверно: украдкой с кадкой переспать — не меньше может быть измена, а дольше ждать — цистерна больше, но лежа с ней трудней ласкать.

Любить ребят, а не девчат — на прыть манить в кровать волчат. Тут не цветы — в гарем, а мат, и суд построже, чем дисбат: не рад любви — удар по роже, а хвать за ножик — ты в крови, а стар и гад — за автомат, а друг моложе — вдруг заложит.

А если пары вместе — к ладу, то надо нары расширять, постель забрать в перегородки — отель «Бордель», мать-перемать!

И ради прав — устав менять: в бараке надевать колготки, помадить губки, в юбке спать, красивых в драке разыграть и драть задир ленивых бляхой, а командир послужит свахой. С советом нужен — старшина: «Вот этот — он, вон тот — она».

Но стлать кровать — не слать молитву.

Устроят трое в койке битву, нестойкий в бой пойдёт с другой — и месть за дверь: не счесть потерь. С чужой женой в засаде ляжет, и верь-не-верь, а свой накажет: пальнёт не в тире — не промажет, а вражий, глядя, скажет: «Бляди».

Не взвод, а сброд без дисциплины — печальней в мире нет картины. А на войне — на ней вдвойне: отчаянье!