Игорь Голосовский - Хочу верить…

— Да, это верно, — ответил я. — Я убежден, что она не виновата, и хочу это доказать. А фактов, говорящих против нее, и так больше чем достаточно. Я должен быть объективным? Что ж, по-вашему, я не объективен? Значит, я заинтересованное лицо?

— Выходит, что так. Такое, братец ты мой, складывается впечатление!

— Ну, и очень хорошо. Да, я заинтересован в том, чтобы она оказалась честной. По-моему, мы все должны быть в этом заинтересованы! Что в этом плохого?

— Тебя ее переспоришь! — строго сказал Василий Федорович. — И я «е намерен с тобой спорить. Сегодня же выезжай в Москву! Здесь поговорим.

— Вернуться не могу, — ответил я.

— То есть как не можешь? Бочаров в Австрии с делегацией, я замещаю редактора, и то, что я тебе сказал, — это приказ. Уясняешь?

— Уясняю. Но все равно… Извините, Василий Федорович… Я не приеду. — Он что-то ответил. Я уже не слышал. Я осторожно положил трубку и вышел из номера.

На улице было безветренно. Падал снег. На шапках и на плечах у прохожих наросли, сугробы. Я был почти спокоен. Взяв такси, я поехал в обком. Томилин встретил меня стоя. Он собрался уходить и был уже в пальто.

— Я задержу вас на минуту, — сказал я. — Это вы запретили Осиной опубликовать мое объявление?

— Я не могу что-либо запретить или разрешить редактору газеты, — сухо ответил он. — Мое дело лишь дать справку. Я ее дал. Я сообщил, что мы располагаем достаточно полными сведениями о так называемой «деятельности» Зайковской в подполье.

— А Галя Наливайко?

— В списке подпольщиков, утвержденных бюро обкома, она не значится. Как можно ставить вопрос о ее работе в подполье на страницах областной партийной газеты? — Внимательно посмотрев на меня, он мягко добавил: — Не усматривайте в моих действиях желания вставить вам палки в колеса. Просто вы поспешили. Вы не хуже меня знаете, что печать — дело серьезное и нужно прибегать к ее помощи осторожно.

Наверно, он был прав, но я не видел во всем этом никакого смысла. Меня угнетала и выводила из себя полная нелепость происходящего.

— Хорошо, — сказал я. — А письмо в редакцию? Вы о нем знаете?

— Я его читал, — спокойно ответил Томилин.

— Вы читали?! — Я был изумлен. — И вы… вы согласны с тем, что там написано?

— Я не советовал посылать это письмо, я рекомендовал сначала побеседовать с вами. Но Варвара Борисовна не последовала моему совету…

— Тимчук? — Я почему-то сразу подумал о ней еще в гостинице.

— Да, Тимчук. Автор письма она. Остальные только поставили свои подписи.

Очевидно, она от вас узнала, зачем я приехал в Прибельск!

— От меня. А разве не следовало ей говорить? Вопрос был с подвохом.

— Нет, отчего же! — пробормотал я. Томилин положил руку мне на плечо.

— Не обижайтесь на нее, поймите, для вас это интересный материал, и только, а Тимчук по вине Зайковской потеряла мужа.

— Да, — согласился я. — Об этом я не подумал… Но что же делать? Ведь она ошибается… Я хочу поговорить с нею… Где она живет?

— На улице Энгельса, дом шесть, но вам не стоит туда идти.

— Нет, я пойду.

Томилин сочувственно и в то же время осуждающе взглянул на меня и надел шапку. Мы вместе вышли из обкома. Заведующий партархивом проводил меня.

Он был прав: мне не следовало встречаться с Тимчук. Разговор у нас не получился. Варвара Борисовна пригласила меня в большую холодную комнату с блестящим и холодным как лед паркетом, замороженными окнами и темным, как вечернее небо, потолком. Она предложила мне сесть и сама не села.

— Слушаю вас. — Ее голос был таким ледяным, что мне показалось, будто изо рта у нее идет пар.

Я молча протянул ей письма Людмилы. Тимчук, удивленно подняв белесые брови, взглянула на меня, затем стала разглядывать письма. Я терпеливо ждал, пока она читала. Ее лицо не изменило враждебного выражения.

— Вы считаете это документом? — презрительно спросила она. — Вот это? Я думала, вы располагаете большим!

Она разговаривала со мной так, словно мы были враждующими сторонами в суде и от собранных каждым из нас доказательств зависел исход дела.

Я молчал, желая дать ей выговориться. Тимчук прошлась по комнате, на ходу поправляя коврики и фарфоровые тарелочки, висевшие на стенах, остановилась передо мной и сказала:

— Меня-то вы не переубедите. Я все делаю, чтобы и другие вам не поверили. Понятно?

— Но почему? У вас тяжелые воспоминания, верно, но истина должна быть дороже…

— Истина? — фыркнула она. — Где? В этих ваших письмах? Кстати, кто вам их дал?