Борис Носик - Смерть секретарши (повести)

— Что вы все-таки имели в виду? — спросил шеф несколько растерянно. Он жалел уже, что не одернул вовремя этого болтливого старика, и до сих пор еще не понимал, к чему ведет Болотин.

— Я имею в виду, что первый снимок вовсе не контровой, а самый что ни на есть нормальный, так что вы напрасно сердитесь. В нем есть настроение, это правда, хороший снимок. А как это снять впрямую телевиком, я тоже не понял, может быть, вы объясните. Вы что-нибудь сами снимали телевиком? Если нет, то зачем он вам тут дался, телевик, тем более что тут снимать впрямую… Ну хорошо, стена вам эта нравится, но она потому вам нравится, что ее много. Конечно, это для профессионала не открытие, такой примерно снимок был уже лет пять назад в «Советской фотографии», но это красиво, так что творцу всех наших ценностей это не повредит. А самое главное — объясните, как переодеть людей на снимке. Пусть он даже, туда-сюда, поставлен немного, этот репортаж, но, чтобы переодеть на фотографии людей, надо ведь снова лететь туда и заново все ставить. Вообще, переодевать людей — совсем незавидное занятие, и репортаж тогда ни при чем. Конечно, мы все делали, мы даже им шили костюмы специально к съемке, но время тогда было хуже, чем теперь…

Владимир Капитоныч почувствовал себя очень плохо. Вероятно, у него было что-то неладно с давлением. Может, именно это и помешало ему вовремя остановить старика. Он шарил у себя в ящике и, не находя чего-то, то ли таблеток, то ли бумаг, становился все краснее.

— Что же касается панорамы, — продолжал нудить старик Болотин, — то здесь очень широкая панорама, если вы видели шире, то скажите, как вы это понимаете. Зная поселок, или, как вы говорите, эту действительность, можно догадаться, что там у них дальше, за домами. Там деревянные сортиры. Вы, может, бывали в этих поселках. Такие, знаете, будочки. Потому что канализация в этих домах всегда не работает, а куда-нибудь сходить надо, хотя бы и новая жизнь, так что приходится по старинке, знаете, на морозе, но если эти будочки войдут в панораму, то это испортит картину современности и вы сами скажете: «Хальт! Но пасаран!» Так что вы уж простите, что я сказал пару слов. Но я думал, уж если идет разбор, так пусть будет разбор…

Теперь уж никто не дремал. Теперь слушали все. Всем было интересно, что на это скажет шеф и чем все это может кончиться. Но шеф не сказал ничего. Наверное, ему стало совсем уж худо. Он промолчал, потом буркнул:

— Ладно, идите, товарищи. Мне сейчас некогда, надо в обком.

— Что бы это все, по-вашему, могло значить? — спросил Коля у Евгеньева.

Обозреватель пожал плечами. Они стояли в конце коридора, у тихой курилки.

— Я думаю, старик собрался в Израиль, так что теперь ему море по колено, — сказал Коля.

— Ну и что, если собрался? Все равно их не очень выпускают, — сказал Евгеньев. Он был в курсе, потому что по просьбе сокурсника подкармливал иногда одного «отказника» (писал этот человек под псевдонимом, конечно, и даже деньги получал за него другой).

— А все же это, наверное, большой кайф, — сказал Коля. — Взять вот так раз в жизни, хоть раз — взять и врезать Капитонычу. Все сказать, что ты о нем думаешь.

— Непонятная история, — сказал Евгеньев. — И никто нам ее не объяснит.

— Как знать, — сказал Коля. — Риточка может знать. Она все знает. В этом ее сила.

— Без нее далеко не уедешь, — согласился обозреватель.

— И заметь, при всякой власти она будет в силе, — сказал Коля. — Может, она и есть это загадочное среднее звено.

— Может быть, — согласился Евгеньев. — Пойдем спросим у нее.

Риточка ворковала с Геной. Это был деловой разговор, но они вели его очень тихо, чуть не шепотом, это придавало разговору любовно-интимный колорит.

— Не тушуйся, — убеждала Рита. — Замени одну-две фотографии. Сделай вид, что теперь все по-другому. А я уж сама ему отнесу — скажу, ты улетел в командировку. И не беспокойся, все будет о’кей. Понял?

Гена смотрел на Риточку с восхищением и благодарностью. Вошли Коля с обозревателем. Евгеньев спросил:

— Риток, ты не знаешь, что со стариком Ефросиньичем? Какая муха его укусила? Нет, нет! — Обозреватель повернулся к Гене. — Нет, я не говорю, что он не прав. Он прав по существу, но откуда такая смелость? Прямо как Александр Матросов.

— У Семенгригорича рак, — сказала Рита вполголоса и прижала к губам пальчик.

— А тебе-то, тебе как известно? — изумился Коля.

— Семенгригорич со мной поделился. — Рита кивнула с печальным достоинством. — Очень его жалко.