Борис Носик: Смерть секретарши (повести)

— Дядя плачет. Дядя потерял что-нибудь.

— Иди вон, ложись!

— Дядя не хочет ложиться, да?

— Иди ложись, а то и тебе попадет, как твоему дяде.

— А где папа?

— Спит твой папа.

Голос был визгливый — молодая визгливая идиотка. Боже, отчего они все такие бессмысленные? И зачем им такие нежные, трогательные дети?

И все же он опечалился, когда и этот визгливый голос замолк. Евгеньев разыскал глазами окно. Потом побрел к подъезду и, опираясь на стены, стал медленно подниматься на третий этаж. Прикинул куда, толкнул дверь — она была не заперта. Евгеньев вошел на кухню, встал перед женщиной, которая чистила картошку. Она была еще совсем молодая, довольно милая, только неприбранная — но он и любил их такими…

— Явился? Хорош, нечего сказать. — Она оправила волосы тыльной стороной ладони. — Пиджак вон порвал новый. Постой. Сейчас готовить кончу — зашью. Чего плакал-то?

— Первая жена умерла, — сказал Евгеньев.

— Помрешь тут с вами. Первую, значит, заездил? Остальные-то живы?

— А твой муж? — спросил Евгеньев.

— Такой же самый, как ты, — сказала она, не поднимая русую голову от кастрюли. — Уже рухнул. Дополз, слава Богу.

— Он не проснется?

— Теперь до утра не встанет. Уссытся. А не встанет. Но уж утром, будь уверен, он у меня утром сам будет свое стирать, как миленький, это я ему устрою… Иди вон ляжь туда, в маленькой. А я кончу — приду. Иди, горе луковое…

Евгеньев руками нашарил диван в тесной комнатке и, прежде чем рухнуть, взглянул в окно, точно пытаясь определить свое положение на планете. Тысячи одинаковых окон таращились на него из тьмы. Где-то за одним из них был теперь Гена. А может, и Рита все же была за одним из них.

Автор вынужден здесь некритически отослать вас к мнению Дробышева, потому что, не являясь сам по крови совершенно русским, автор не может с уверенностью сказать, что же есть на самом деле человек истинно русский. ( Примеч. авт. )