Елена Костюкович - Цвингер

Виктор вяло листает свою газету. Кругом галдят. Подчас забавно, хотя и глупо, слушать. Попугай Черчилля, впрочем, как сказано в той же самой статье, — поддельный. У Черчилля водилось что-то серенькое, а там у них пестрый ара. Хотя пернатое и впрямь заряжено матерными ругательствами в адрес Гитлера.

— Интервью с сотрудниками Диалектального центра в Беллинцоне. Лаборатория языковой экспертизы. Voice identification evidence .

Вот это да, подумал Виктор, еще один привет от Антонии через моря, через года… Как там она рассказывала про пластинку с голосами похитителей Моро? Кстати, про эту беллинцонскую лабораторию он слышал и от величавой Стеллы на пароходике в Белладжо. Она как раз после конгресса в этой Беллинцоне осталась на выходные на озере, и они провели прекрасный уикенд, и он ее развлекал, пересказывая своими словами солженицынский роман «В круге первом». Про шарашку, созданную ровно-таки для голосовых экспертиз. Ту, где Копелев работал. Стелле научная романтика дико нравилась. Она даже поглядела чуть менее мрачными глазами на Вику. Вот как надо общаться с интеллектуальными девушками.

Интересно, когда эта «Алиталия» собирается вылетать. Японка небось сотый сон досматривает. Ага, спасибо! Наконец изволили сообщить, как они решают мое время за меня. Еще два часа отсидки. Вылет через три часика. Бред. Но не ехать же в Милан. Час — дорога туда и час — обратно. Ну, Мирей! Вот если бы ты из Линате купила мне билет, я бы съездил домой и поспал чуть-чуть.

А на телефон Мирей ответит? Пусть компьютер сюда везет? А, отключена до сих пор. Интересное все же кино с Мирейкой получается.

Нечего делать, закрою глаза и попробую подремать, что ли, тут, в этом кресле, как японка. Есть два часа. Память уж, как вывела из глуби времен Антонию, память теперь не дает покоя! К любому поводу Антонию приплетает. И снова меня в Москву тащит. Черт с тобою, память. Вернее сказать, бог с тобой, давай тащи!

Весь первый год в Москве, еще до Тоши, Вика все равно уже был счастлив. Самостоятельность. Впервые зарабатывал. Работы с французским было много, особенно с начала восьмидесятого. Франция не активничала при бойкоте Олимпиады, как Германия, Англия и США, — ну, Франция и стала основным бизнес-партнером Советского Союза.

Виктор переводил под микрофон со сцены салона «Чародейка» образцово-показательные выступления парикмахера Жака Павье, золотыми ножницами филировавшего в паре с Долорес Кондрашовой «сэссуны» на пэтэушницах. Переводил спецификацию для крем-пудры «Жамэ», три пятьдесят, и для духов «Мажи Нуар» по восемьдесят рублей флакон (две месячные стипендии!).

— А вы посмотрите, у нас продаются и дешевле: «Балафр» и «Единственный мужчина». (Это так продавщицы интерпретировали название духов One Man Show .)

В университете и того лучше. Его быстро взяли в дружеский круг. Вечера превратились в посиделки с гитарой и разговорами. Кружилась голова от алкоголя и от неистового побратимства.

После занятий, топая к метро, вся орава вныривала в какую попало очередь («Колбасу дают? Вареную? Нет? Курицу? А чью? Венгерскую?»). Саднили руки от авосек, там блямкали закупленные в гастрономе на Смоленской многочисленные бутылки водки и для девушек портвейн. (Если не «Ркацители», «Эрети», «Токаи». По большому везению — «Цоликаури».) Они с гомоном везли эту выпивку на метро, зная, что в очередной чьей-то квартире уехавшие вперед девушки уже на скорую руку варганят бутерброды со шпротным паштетом, винегрет, картошку и сельдь — и тут же человек пять, сблизив головы, листают альманах «Метрополь», вышедший только что в «Ардисе».

— А ведь это моей матушки «Ардис»! — расхвастался Виктор.

Окружающие окаменели.

— Да, да. У вас что-нибудь раннее есть? Глядите, вот аннотация сзади: «Русские рукописи обнаруживают все новые качества. Булгаков определил их жароустойчивость. Теперь выясняется, что они могут перелетать государственные границы. Трудно, но летят. Как цапли». Видите, это моя мама, Л. Зиман, туда поместила!

Теперь они Вику боготворили, а Вика боготворил каждую минуту этой дружбы, в том числе и долгую тряску в метро с разговорами. Сквозь жесткий грохот подземки он столько всего узнавал! Не доставила удовольствия только первая поездка, когда он потерялся. Таща поклажу, на миг замер, впялился в мускулистые скульптуры Манизера на «Площади Революции». Представители трудовой интеллигенции, спортсмен и спортсменка, мать, инструментальщик, бригадир вот уже более сорока лет пребывали там в напряженных позах.