Елена Костюкович - Цвингер

И вот от Чака Виктор узнает, с замиранием сердца, выпучивая глаза, как именно тут, в «Хофе», приезжавшая на ярмарку Люка, не хуже истории с подвесками Бекингэма, тайно передавала тексты представителям мировых издательских домов.

Об этой стороне маминой деятельности мало знает даже Ульрих.

Виктор слушал Чака и понимал. Вот в чем ее одержимость была и почти страсть.

В пору выезда из СССР у Люки открылся третий глаз.

Пошла на авантюрные приключения, на риск.

Не смогла тогда вывезти речь Плетнёва в Бабьем Яру — но зато взялась устраивать и пристраивать тексты других.

В первую же поездку во Франкфурт связалась с людьми из «Посева» и передала им «Меморандум» Сахарова («Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе»), не говоря, откуда было получено.

И правильно. Чтоб никого не подвести. Через несколько лет одному из Люкиных корреспондентов, Евдокимову, о котором кто-то проболтался, именно за это в СССР дали тюремный срок.

— Это вдобавок к тому, что она была прекрасный редактор. И составитель. Двуязычный сборник «За права человека», сборник «Ко всем людям доброй воли»…

— А я помню, Чак, она занималась книгой Горбаневской «Полдень»…

— Нет, Виктор, тут вы что-то помните неточно. «Полдень» — ваша мама ни при чем. Пленки «Полдня» попали из Москвы в Прагу в шестьдесят девятом усилиями переводчицы Яны Клусаковой, которая вывезла их на своем беременном животе, а потом переправила в Мюнхен, в книжный магазин Нейманиса…

— Да, но я в данном случае не о перевозке. Этот аспект я вообще плохо знаю. Я просто помню, мама редактировала перевод «Полдня» в семидесятом году в «Лаффоне». И переводы Марченко, Григоренко. Сверяла. Даже, по-моему, что-то сверяла для шеститомника Солженицына.

— И, как известно, занималась кузнецовским «Бабьим Яром».

— Ну конечно. Это было главным пунктиком маминым… А вот про тайные провозы текстов, поверите, Чак, я подробностей не знал. Я думал, она в основном делала редактуру.

— Что вы. Такой человек, как Лючия Зиман, был незаменим для советских диссидентов именно в качестве координатора. Незаменим и потому еще, знаете, что там, в СССР, встречались случаи невероятной неискушенности. Я помню, кто-то обращался даже в редакции коммунистических газет. Некоторые подбрасывали крамолу в «Руде право», в «Унитý», «Морнинг стар», «Юманите». Хотя, конечно, чаще передавали в редакции «Таймс», «Монд», «Вашингтон пост», «Нойе цюрхер цайтунг», «Нью-Йорк таймс».

— Я это обсуждал с отчимом. Он вообще склонен искать во всем тайную стратегию. Он мне доказывал, что эти поступки диссидентов диктовались вовсе не наивностью. Он говорит: хотели доказать, что коммунистические «Унитá», «Юманите», «Морнинг стар» — прикормлены и печатать ничего не будут.

— О, сомневаюсь. Что за иезуитский способ подводить себя и других под удар ради сомнительного удовольствия выставить «Юманите» в нелестном свете. Нет, нет. У них просто часть действий геройской была, а часть — непродуманной… А Лючиину конспирацию я в деле наблюдал… Ох, извините, минуту…

Прямо в самый интересный момент телефон Чака гремит так требовательно и трубно, что тот, прикрыв ладонью аппарат, отворачивается к стене. А Виктор покорно зависает в ожидании. Но так как разговор очень зацепил за живое, ярко всплывают тем временем в памяти его собственные самиздатские приключения. Как он, едва приехав в СССР, столкнулся с этой советской конспирацией.

Когда в семьдесят девятом он просил о разрешении в Киев, почему-то без всякой просьбы Вике выдали визу в Ленинград. Работа московского ОВИРа напоминала театр абсурда или издевку. Ну что? Он плечами передернул и, раз так, поехал смотреть Ленинград. Вжиться в опыт деда, познававшего Питер приблизительно в том же, в каком тогда был Виктор, возрасте.

Гулять по Питеру было утомительно. Ветер. Марсово поле пылило в глаза.

— С этого балкона обращался Ленин к восставшим рабочим революционного Петрограда, — объясняла девушка-экскурсовод, держа улетающий с волосами шарф.

Перед последней квартирой Достоевского на улице Достоевского, 2, дворник пудовым — исполать! — двигом заехал Виктору рукояткой метлы в скулу. Хорошо, не в глаз. Из-под малахая не обернулся поглядеть на ушибленного. Вика пошел искать сочувствия у медного всадника. Но и тот неласково зыркнул со своего перетащенного из Финляндии Гром-камня. Нет претензий: классическая литература добросовестно Виктора обо всем предупредила. Агрессивность и давящая сила везде. В развешанных объявлениях, в показательных каменных глыбах, в шрифте таблиц. В огроменных зазорах между кусками города. Питер не показался Вике ярким и нежным, каким он некогда раскрыл объятия деду.