Елена Костюкович - Цвингер

— Где уж мне это знать.

— Вот я и говорю, где! Только за то, что они открыто выражают себя. А представьте себе, здесь у многих на всю жизнь остаются сильные травмы… Между тем как любовь… Знаете, All you need is love? Сколько миллионов смотрело в прошлом году в июне передачу «Битлз»? Через спутник, как, а вы не смотрели? Зря. Вот это же и есть революция. Не случайно песня начинается «Марсельезой». А вот как вы относитесь к свободной любви, Люси?

— Знаете, вот уж это действительно незачем обсуждать.

— Я все понял! Вас комплексы душат. Хотя откуда они у вас-то? И тем не менее, несмотря на внешность, вы зашоренная какая! Глядите, как себя сковываете! Да ведь женское право — наивысшее из прав. Наслаждайтесь без тормозов! Jouissez sans entraves! Понимаете лозунг? Наслаждаться без тормозов!

Теперь уже точно лицо Люки замкнулось. Оливье, видимо, это захлопнутое лицо остановило на ходу. Он взвился, отклонил рукой стул и на этот раз правда таки разлетелся к двери. Движение было настолько резким, а хлястик так прочно пришпандорен был к задней балясине, что парень буквально вылетел из собственной оболочки, как выдавленная из чешуи ошпаренная креветка.

Под грохот валящегося стула он рухнул сверху на стул, барахтаясь в рукавах, а из карманов всего повалившегося хозяйства расскальзывались и раскатывались по полу ключи, сигареты, спички, монеты, самодельная праща и Cent ans de solitude в свежем издании карманной серии издательства «Сёй».

Как это могло произойти? Не в силах понять, Оливье извивался и не выговаривал членораздельного слова, а задранные ноги молотили по столу и стаскивали на пол графин и скатерть. Зараженные общей лихорадкой, сначала поерзали и понаклонялись, а потом и повалились со стуком туда же Люкин стул и Викин табурет, после чего Оливье в обществе всей этой поверженной мебели приобрел точное очертание Лаокоона.

Когда наконец его подняли, выпутав из рукавов, и выяснилась подоплека загадочного конторсионизма, и все уже перестали пялиться на малолетнего Вику, трясти его за плечи и стучать себя пальцем по лбу, выясняя, какого дьявола он имел в виду, причем Вика отчаянно делал вид, что ни слова не разумеет по-французски, и как мог утыкал глаза и нос в свою Vingt mille lieues sous les mers , а мама перестала очищать Оливье от пыли и разбрызганного вина (изгваздав на это свой прекрасный льняной носовой платок из магазина «Русский лен», после чего Оливье сунул в карман к себе этот выпачканный кариньяном платок даже с какой-то нежностью, а Люка все обколачивала ладонью от пыли его ладно выделявшиеся бицепсы под белой водолазкой) наконец она на заданный вопрос: «Да у кого же ключ от этой паршивой штуковины?!» — довольно внятно ответила:

— У меня, успокойтесь, у меня, сейчас отопру…

— Подумать только, такой маленький, а уже такой хитрый. Это у советских врожденный рефлекс: чуть встретит человека, поймать и обездвижить!

Мама, закусив губу не то от хохота, не то от обиды, копалась в сумочке. Но чем усерднее она искала ключ, тем дальше ключ терялся. Пришлось ей перевернуть над столом всю свою плетенную из камыша корзину бомбовидной формы. Вывалились ключи, но не те — от квартиры. И еще одни, опять не те — от машины. А еще помада, зеркальце и Гарсия Маркес Cien años de soledad в издании аргентинского дома «Эдиторьяль Судамерикана». Наконец общими усилиями дошли, что ключ от капкана на связке, которая имеет отношение к автомобилю.

Тут загрохало от двора Сорбонны, и Оливье, стремительно записав продиктованный Викой номер телефона с двумя перевранными цифрами, натянул освобожденную куртку, рассовал по карманам разносортную начинку (книгу забыл нечаянно) и ринулся по улице туда, где бухало.

Мама примерно с такой же скоростью побежала по улице туда, где не бухало. Вику она резко волокла за собой, держа за запястье. Вика, захвативший все книжки с поверхности стола, бежал за мамой и прижимал другой рукой к груди расползающиеся двести лет и двадцать тысяч лье. Какие-то студенты, желтокожие, чернокожие, перегнувшись пополам, принимали на себя удары полицейских дубинок. Студенты, девчонки, молодые ребята теснили полицейских вместе с их машинами — «салатными корзинами». Сверху из окон пролетели две бутылки. По-видимому, метали их в полицейских, но раздробились они прямо перед Викой на мостовой. Кто-то с балкона аплодировал. Спланировал и рухнул на кучу булыжников широкий матрац.

Вика с Люкой шарахнулись к какому-то подъезду. Там проходила раздача продуктов для демонстрантов. Бельевыми прищепками к электропроводу было прицеплено объявление, что в таких-то квартирах желающих ожидают для прослушивания новостей. И на подоконники были выставлены радиоприемники. Впечатление было такое, что за революцию ратуют и колодцы парижской канализации, и фонарные столбы.