Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства

А на заре, когда Два Хрюка вернулся к пещере Народа, с ним пришла и здоровенная медведица, чья шерсть была вся запорошена синью. Она и разорвала по одному все племя. Людей выдергивали из глубокого сна вопли раздираемых. Из пещеры они выбраться не могли — Два Хрюка разложил на выходе огромный костер.

Он вселился в опустевшую пещеру, а трупы медведица уволокла на поживу лесным трупоедам. Два Хрюка же тем временем рисовал синим свои картинки — поверх тех священных, что во время оно делали его мать и те, что были до нее.

Когда медведица, наконец, ушла, а девушка по имени Две Ладони Чашкой вернулась, они сделали вместе еще краски: на сей раз, после страданий Народца, девушка стряхнула с себя большую кучу пыли. Жертва была хороша.

Прошло время, и Две Ладони Чашкой заболела и умерла, а когда Два Хрюка пошел дальше, за ним следовала тигрица. Кончик хвоста у нее был ультрамариновый. Она пришла с изломанным человечком к другой стоянке людей, и они проявили к нему больше уважения: он принес их шаману-художнику яркую синюю краску. Они его кормили и заботились о нем, даже выделили ему собственный угол их пещеры, где он мог спать со своей тигрицей. Их шаман даже рисовал на стенах пещеры портреты человечка и его тигрицы, но ни один рисунок почему-то не сохранился в веках.

— Он жив, — сказала Кармен. Она выронила веер и посмотрела на художника в упор. Позировала она в японском кимоно — узор из ярко-синих хризантем по белому шелку, а пылающе-рыжие волосы подобраны наверх и заколоты черными лакированными палочками для еды. Анри нравился такой замысел: ее робость совокупно с японским мотивом.

— Кто жив? — спросил Тулуз-Лотрек, откладывая кисть.

— Он! Он! Кто, по-твоему? Красовщик. Я его чувствую. Мне надо идти. — Она пошуршала по мастерской, сбрасывая кимоно и собирая с пола одежду, которую они разбросали в припадке страсти накануне ночью.

— Но, chère, я сам видел, как он сгорел. — Анри расстроился — не только от мысли, что Красовщик мог выжить, но и потому, что она разбила их общую иллюзию. Да, он знал, что в нее вселилась муза, но она же его Кармен — скромная, милая, жестковатая по краям, загрубевшая и усталая в трудах, что не прекращались всю жизнь, и совершенно не похожая на Жюльетт Люсьена, если не считать того, что обе они — превосходные натурщицы. — Прошу тебя, Кармен.

— Мне надо идти, — повторила она. Схватила с полки у двери сумку, затем остановилась и вернулась к нему, посмотрела на маленький холст, над которым Анри работал. — Мне это нужно. — Она сняла картину с мольберта, чмокнула Анри в нос и выскочила из мастерской.

Ему хотелось броситься за нею, но на нем тоже было шелковое кимоно в цветочек и парик, державшийся на палочках для еды. Перед улицей придется переодеться, за это время она скроется — но Анри догадывался, куда она может пойти.

Он принялся быстро собирать одежду.

Над Монпарнасом царил предутренний сумрак. Красовщик выбрался из Катакомб — обугленное, сломанное, вывернутое существо. Да, он был жив, но от последней смерти еще не оправился, и почернелая кожа его трескалась и шелушилась крупной чешуей, пока он хромал по переулкам Парижа.

Ну, если Блё и дальше намерена его убивать, придется в ответ убить ее. У булочника с карликом мозгов бы не хватило выследить его, отыскать его тайник с шедеврами и напасть на него… сжечь его картинки. Им для этого наверняка потребовалось вдохновение, а оно — ее raison d’être. Она использовала их как оружие.

Он убьет ее сперва быстро, а потом медленно и мучительно — нет, еще лучше сперва надругаться над ее Жюльеттиным телом, а потом уже убить. Потом тело испортить и возродить ее гнусным хорьком. Она сильна, но он сильнее. Так он и поступит. Убьет ее, надругается над мертвым телом, потом опять ее вызовет, расскажет, что надругался, пока она не завопит от ярости, после чего снова ее убьет, а потом будет над нею смеяться, когда она возродится хорьком. Да-да, вот что он сделает. Но сначала нужно приготовить Священную Синь. Пигмент ему нужен, чтобы возродить ее в новом теле, а еще — для себя, иначе он надолго останется обугленным и ломким. Старые картины защищали его, но пришлось ждать долго — сначала чтобы в смоляную лужицу его останков случайно забрела крыса, а потом вернулся Этьенн, заблудившийся в темноте. Верный рысак и подарил ему эту жизнь, что довела его до этих переулков, но без картин он до конца не излечится. Хорошо еще, что не требуется новое тело, как Блё. А то стал бы крысой — или, что еще хуже, Этьенном. Ослу он такого ни разу не говорил, но это его ебическое канотье он всегда терпеть не мог. Хотя елдак у Этьенна что надо, таким девчонок пугать и пугать. Красовщик подавил законченный вздох несбывшейся грезы.