Евгений Будинас - Давайте, девочки

Он велел ей не сутулиться.

Она обиделась, взорвалась, она не ждала от него такого хамства, она отказалась идти обедать, и на ужин тоже категорически не пошла. Раз она его так не устраивает.

Но он продавил, рассказал ей, как, войдя в ресторан, можно сразу отличить совковых девушек от иностранных, которые сидят прямо, высоко держат грудь, изящно прогибают спину, не сжимая коленки и не закидывая ногу на ногу. И влажный ротик у них всегда чуть приоткрыт в полуулыбке, а пухлые губки они никогда не поджимают в сухую веревочку.

Она затихла. Он ее наставлял, это обидно, но это ей нравилось.

Им всем больше всего нравилось, что он их учил. Особенно им нравилось то, что он учил их не для себя, а для Будущего Принца.

– Здесь надо бы немножко постонать, – подсказывал он подружке в нужный момент. И та добросовестно исполняла. – А здесь ори во весь голос, приказывал он. – Ну и пусть тебе стыдно… Не может быть, не бывает стыдно, если ты завелась. Ах, не завелась? А ему какое дело?! Ты ори, ты колоти постель ногами, ты хотя бы изображай. И не забудь в нужный миг прогнуться, а главное изящно отставить попку. Мужики козлы, он ничего не заметит и, решив, что ты закипаешь, сам взорвется и тебе добавит жару… Глядишь, и заведешься…

«Провинциальные артисты, как и политики, – диктовал он, для «убедительности» приводя посторонние примеры, – хорошо знают: что когда для публики изображаешь – горе там, или сочувствие – невольно и сам начинаешь горевать: сначала плачешь понарошку, а потом и всерьез».

– И учти, – назидательно говорил он, как бы ненароком возвращаясь к постельным советам, – никаких остановок. Девушка, которая завелась, ни о чем земном не должна помнить.

Про то, как изображать, она, похоже, усвоила. Во всяком случае, когда однажды он попросил, откинувшись: «Ну-ка подразни меня!», она исполнила заказ искусно и вполне артистично, правда в самый последний миг неожиданно резко отстранилась. Он приподнял голову, посмотрел недоуменно и обиженно отвернулся.

– Ты забыл, что уже учил меня: чтобы мужика зацепить, его надо заводить и не давать. Даже если этого очень хочется. – Она шутливо его затеребила. – Но ты еще не рассказал, когда все-таки нужно давать.

– Это просто, – произнес он подчеркнуто сухо. – Это ты сама поймешь… Когда вырастешь и поумнеешь.

А вот уроки того, как девушка должна сидеть и прохаживаться, она, к его полному восторгу, восприняла сразу, и теперь старательно училась держать спинку. Это дорогого стоило.

…Так ступают босиком по раскаленному палящим солнцем белому песку, с Высокой Арфой Амфоры на голове, под Лазурным небом – к Анфиладе лепных колонн…

Только и арфа, и амфора, и анфилада здесь излишни, да и лазурь – это перебор, как двадцать два в Блэк Джеке: длинная шея, высоко поднятая головка с льняными волосами, собранными в высокий узел, хищный изгиб спины и линия плеч от Страдивари – для его восторга тут всего хватало и без лазури…

У нее были довольно широкие плечи плавчихи и узковатый зад, но зато еще и предплечья, сдобные, как завитушки у халы.

Он знал, на что она походила анфас. На заставку в московском журнале «Юность», где волосы-ветви с листочками. Это была гравюра всесоюзно любимого молодежного кумира – литовского художника и пловца Стасиса Красаускаса, олицетворявшая тогда весеннюю оттепель…

В перерывах между посещением бутиков и восторгами от примерок он наговаривал ей историю за историей, а иногда, совсем распалясь, принимался диктовать, выдавая почти готовые тексты.

Она слушала внимательно, как отличница, даже на улице выставляя руку с диктофоном. Ей все было интересно, и она правильно демонстрировала свой интерес. В точности, как он наставлял: себя надо проявлять.

– Мы отправились на яхте в дальнюю бухту нырять с аквалангом, – говорил он, начиная новую тему.

– Это где? И кто это – мы?

Он удовлетворенно кивал, поясняя:

– Мы – это официальная белорусская делегация на Северном Кипре. Туда никто из приличных людей не ездит, кроме тех, кого, как нас, больше никуда не приглашают, поэтому нас, как самых важных гостей, встречали по схеме «все включено», включая выпивку в любом баре… Мы нормально отвязались, и на пятые сутки все бармены северного побережья, не слыхавшие раньше русской речи, уверенно нас передразнивали:

– Смирнофф, абсолют, русский водка – зачем нет?