Евгений Будинас: Промежуточный человек

Все началось с того, что мой приятель — потомственный горожанин и доцент от кибернетики Геннадий Евгеньевич Дубровин — решил купить недвижимость.

Как-то заявляется и говорит:

— Знаешь, если у тебя есть друзья, готовые дать взаймы крупную сумму денег под любые проценты, — моего недоумения он демонстративно не замечал, — бери немедленно и покупай дом. Цены на дом в деревне будут расти, перекрывая любые проценты, даже если запросы твоих ростовщиков будут непомерно высоки. Свободные средства надо вкладывать в недвижимость.

Друзей, дающих взаймы под проценты, у меня не было. Свободных денег тоже. Десятку до зарплаты я чаще всего перехватывал как раз у Дубровина… Деньги есть у того, кто живет вне общества, как сказал поэт. У меня нет друзей, у которых бывают свободные деньги. Мои друзья покупают книги, цветы женщинам, путешествуют, в крайнем случае проматывают их на такси. Все это Геннадий прекрасно знал. Дом в деревне я покупать не собирался. Мне хватало и других забот.

Но Геннадия было невозможно остановить.

— Ну, какие в деревне заботы? — наступал он на меня. — Калитку подправить? Дровишек наколоть вместо зарядки? В свете моей новой теории…

Разумеется, у него была теория. Я отложил бумаги и приготовился слушать. В прошлый раз это была теория голодания…

— У тебя застопорилась работа над очерком… — начал он. — Над романом? Хорошо, над романом… Ты вымучил пять скучных страниц и понял, что твой роман никто не станет читать. Неудача порождает отрицательную установку. Ты уже готов. В таком состоянии тебя можно брать голыми руками. И вот, вместо того чтобы одолевать следующие страницы измором, ты встаешь и исправляешь выключатель…

Выключатели у меня работали нормально. Об этом я и сказал.

— Ну, хорошо, пусть розетка. Исправить розетку ты, положим, можешь… — Тут Геннадий посмотрел на меня с сомнением. — Допустим, что диплом инженера тебе хоть это дал… Простая и удачно выполненная работа поднимает твое настроение и отвлекает от творческих неудач. Это положительная установка… Теперь ты садишься и пишешь свой роман заново. Пять удачных страниц развивают положительную установку еще на пятьдесят…

Я удрученно молчал, ощущая, что во мне вызревает отрицательная установка.

— Сколько у тебя дома розеток? Восемь. И все исправные? Вот видишь!

Мне стало отчего-то стыдно, словно это я виноват, что в доме нет неисправных розеток…

— А когда у тебя недвижимость, у тебя неисчерпаемый источник положительных установок… Ты сидишь в тиши и кропаешь свои бездарные страницы. Потом разминаешь свои бесполезные мышцы и вешаешь на петли калитку. Мало? Проводишь в сарай свет, потом сооружаешь камин… Кто из классиков сказал, что лучшие мысли приходят в голову у тлеющих углей камина?

Я молчал, чувствуя, как из головы улетучиваются лучшие мысли, заменяясь худшими.

Представить Дубровина в роли домовладельца было выше моих сил. Весь образ доцента от кибернетики с этим как-то не вязался. Невозможно было вообразить Геннадия не то что ведущим хозяйство — просто приколачивающим доску к забору. Слишком уж он в этой жизни был теоретик.

Горожанин в третьем колене, Дубровин родился в столице России, вырос у бабушки в столице Литвы, учился и работал в столице Белоруссии, студенческую жажду необычного и романтичного утолял в столице нефтяной Сибири. В деревне бывал в детстве — на каникулах, в студенческие годы — с агитбригадой, в выступлениях которой он активно участвовал, потом, уже научным сотрудником, — добросовестно отрабатывая положенную разнарядку на сельхозработы в подшефном хозяйстве. И если и проявлял интерес к сельским проблемам, то исключительно любительский. Не перевелись еще люди, которые не могут спокойно жевать свиную тушенку, не понимая, откуда она взялась. (Разумеется, сейчас их еще больше занимает вопрос, куда она девалась.)

Геннадий был горожанином насквозь, до последней ниточки в его экстравагантном, несколько даже опереточном пиджаке и почти пижамных полосатых брюках, похожих на американский флаг, носить которые без неловкости может только человек, с детства привыкший ощущать себя в многоликой толпе, где никому ни до кого нет дела. Надо сказать, что ощущал он себя — и в пиджаке, и в толпе — превосходно. Он всегда был занят, но занят как-то легко, неудручающе, даже свободно. Классный специалист с широкой эрудицией, он вечно выполнял какие-то заказы сторонних организаций, задыхающихся от нехватки «машинного времени», что-то им считал, кого-то консультировал, выступал на каких-то симпозиумах, читал какие-то лекции (когда он выходил из аудитории, студенты на нем повисали, как виноград), потом он мчался куда-то на день рождения, где непременно бывал избран тамадой и обязательно играл что-нибудь на свирельке, с которой никогда не расставался, носил ее во внутреннем кармане пиджака в черном бархатном чехольчике…