Евгений Будинас: Промежуточный человек

Мгновенно оценив ситуацию, Виктор Сватов повернулся к своей подруге и спросил ее, на какой именно из сеансов ей хотелось бы пойти. Леночка, прекрасно понимая, что в кино ей сегодня не попасть, обиделась за издевательство, но, сморщив носик, все-таки пролепетала что-то про две серии, про маму и уроки, про то, что ей все равно, но ее маму мог бы устроить только сеанс на восемнадцать тридцать.

— Будьте любезны, — обратился Сватов к пожилому мужчине в самом конце очереди, — передайте, пожалуйста. — Так обращаются к пассажирам автобуса с просьбой передать пятак. — На два билета. — Вежливо и просто. — На сеанс восемнадцать тридцать. — И протянул ему двадцать пять рублей.

На Леночке он и женился. Не сразу, разумеется, а пять лет спустя: потрясения, испытанного ею в те минуты, когда некий импульс, сгенерированный Сватовым, проследовал, подобно электрическому разряду в запутанном мотке проволоки, сквозь лабиринт очереди и вернулся к нему в виде двух билетов на сеанс восемнадцать тридцать и сдачи в пять рублей, один из которых был мелочью, — этого потрясения хватило надолго.

— Признаюсь, — говорил Сватов позднее, — поначалу мне такое давалось с трудом. Все-таки очередь. Тогда все решала очередь… Это, конечно, демократично, но связано с целым рядом неудобств и требует значительных затрат внутренней энергии. Теперь проще. Теперь все решает личность.

Именно такой личностью, решающей все, и становился буквально на наших глазах наш друг Витька Сватов. Наш друг и учитель. Ибо он не отделял нас от себя, а всегда охотно и щедро одаривал своим опытом. При этом он как бы приглашал всех не только порадоваться с ним вместе любой из его удач, не только удивиться, как оно складно в итоге все вышло, но и проанализировать причину успеха. И дело здесь не в каком-нибудь дешевом бахвальстве и не только в его всем известной склонности порассуждать, но опять-таки в широте и бесхитростной кристальности его души, в готовности безвозмездно помогать ближним.

Вот мы на вокзале, собираемся взять билеты — нам по пути.

Нелепо стоять в очереди, наставляет меня Сватов. Вместить ее просто не сможет нужный нам поезд. Значит, этим людям ехать куда-то не туда. А нам ехать туда, и два места для нас всегда есть. Сняв с себя таким непринужденным логическим виражом некоторую неловкость, мешающую ему действовать, Сватов двигался дальше.

— Для начала нужно найти свободного человека, готового тебя выслушать, — на ходу пояснял он мне.

— И понять, — догадливо подхватываю я.

— Понять — это следующий этап, — назидательно говорит Виктор, пристально оглядывая зал, — это уже зависит от наших способностей внушать. Но сначала на нас кто-то должен обратить внимание. Невозможно объяснить что-либо кассирше, на которую целую смену наседает толпа.

Нет, нам нужен не администратор, к которому не пробиться, не начальник вокзала, у дверей которого очередь. Пусть это будет постовой милиционер, медсестра из здравпункта, начальник багажного отделения, лоточница, торгующая остывшими пирожками, которые никто не берет. Дальше все просто.

— Вы давно здесь работаете? Восемь лет? Женщина! Вот вы нам как раз и нужны! Вы же здесь все знаете… Два билета не можете? Вы?! — Сватов за нее даже обижался. — Можете, и еще как!.. Слушайте, давайте испытаем судьбу, вы идете к старшему кассиру и просите два билета… Ну вот, вы так и будете торговать никому не нужными пирожками, а мы из-за вас никуда не уедем… Уважайте себя, женщина!..

И так далее, пока билеты не окажутся в наших руках.

В крайнем случае Виктор Аркадьевич становится серьезным и решительно подходит к окошку депутатской кассы. Разумеется, его тут же одергивает кто-то из очереди. Он вскидывает удивленный взор.

— Вы, — с ударением и расстановкой, — вы — депутат Верховного Совета? — просто и с достоинством. — Или, может быть, вам забронировано?

Очередь, естественно, замолкает.

Никакой лжи за вопросом Сватова нет. Никаких даже намеков на свою исключительность. А только уточнение. Констатация очевидного обстоятельства. Депутатов в очереди нет. Они в очереди не стоят.

Сказать, что Виктор Аркадьевич Сватов не признавал очереди или установленных правил, было бы неточным, было бы грубым и вульгарным извращением сути. Вульгарным и обидным для человека, в жизни которого ни очереди, ни установленных правил просто не существовало. Нет, нет, не в смысле пренебрежительного отношения к людям, покорно выстраивающимся в затылок друг другу. Просто это их добровольное занятие его как бы не касалось.