Роберт Стоун - Псы войны

— Ты всегда это умел? — спросила Мардж.

— Что, заводить без ключа? Нет, научился этому там. У вьетнамцев.

— Полезное умение.

— Да, — кивнул Конверс. — Очень.

Дорога впереди была пуста. Примерно полчаса они взбирались на перевал, потом дорога зигзагами пошла вниз вдоль северного склона. Мардж высунула голову в окно и посмотрела назад.

— Самое опасное место, — сказала она. — Может появиться полиция.

— Мне это не пришло в голову, — ответил Конверс. — Думаю, ты права.

— Что мы им скажем, когда нас остановят?

— Не знаю, — вздохнул Конверс. — Если они сдадут нас Антейлу, надо будет потребовать с них расписку. Антейл — это тот тип, который там остался.

— Небось продажный насквозь.

— Да, — подтвердил Конверс.

— Думаю, — сказала Мардж, — они нас поджидали с самого начала.

— Так оно и было.

— Я знала, что так получится.

— Я тоже, — сказал Конверс.

Она наклонилась и заглянула ему в лицо. Он не отрывал глаз от дороги.

— Сурово они с тобой обходились?

— Довольно сурово.

— Я это поняла, когда ты крикнул, что Джейни у них.

— Извини.

— У тебя не было выхода.

— Понимаешь, — объяснил Конверс, — они сказали… а не то…

За очередным поворотом впереди показались габаритные огни грузовиков, едущих из долины. Они нагнали главную автоколонну Братства. Пришлось ползти за последним грузовиком на скорости пятнадцать миль в час. В кузове маленькие смуглые руки держались за веревочные поручни, испуганные глаза глядели из-под тента на свет их фар.

— Он хочет, чтобы мы подобрали его, — сказала Мардж.

— Я это слышал.

Она молчала.

— Даже если мы туда доберемся, — сказал Конверс, — его там не будет.

Она уткнула лицо в ладони.

— Мне плохо, — сказала она и, свернувшись калачиком, прижалась боком к сиденью. — Слушай, — секунду спустя сказала она, — я должна попытаться. Но не ты. Может быть, если мы выберемся отсюда, тебе лучше поехать за Джейни.

— Он не придет.

— Хикс придет.

— Если придет, — устало сказал Конверс, — то принесет героин и все начнется заново, будь оно проклято. Он ненормальный. И не слишком умен.

Она утерла слезы рукавом.

— Он спустился за тобой, — сказала она. — Вот почему он спустился. Мы могли выскользнуть и так.

Конверс дико устал. Согнувшись за рулем, он пытался разглядеть дорогу сквозь пыль и тьму. Каждая мышца болела.

— Вряд ли.

— Да, он не совсем нормальный, — сказала Мардж. — И не слишком умен. Но иногда люди совершают подобные бесхитростные вещи. Пользуются случаем помочь друзьям. Почему ты не можешь отплатить тем же?

— Я могу, — сказал Конверс. — Уже плачу. Но он не придет.

— Тебе приходилось поступать так же?

— И да и нет, — сказал Конверс. Когда он обернулся к ней, она придвинулась к нему, прижавшись лбом к жесткой металлической спинке сиденья. — А как именно «так же»? — спросил он. — Я не знаю, что сделал этот парень или почему. Не знаю, что делаю я, и почему, и хорошо это или плохо.

— Это что-то простое, — ответила Мардж. Она скорчилась на сиденье, упершись головой в пластиковое стекло окна. — Господи, как же мне хреново.

— И никто не знает, — доверительно сказал Конверс. — Вот тот принцип, который мы защищали во Вьетнаме. Вот из-за чего воевали.

Когда он преодолел часть подъема, слева поднялась луна и резкий серебряный свет озарил линию гор. Боль от раны стала сильнее. Подогнув под себя ногу, он медленно перевалился через плоский камень, так чтобы тяжесть тела пришлась на бедро и здоровое плечо. Потом встал на колени и принялся медленно раскачиваться, убаюкивая раненую руку. Поначалу-то казалось, что боль терпимая, и он карабкался под песни и пульсирующий ритм, звучавшие в голове.

Это было все равно что есть семена ипомеи. Сперва думаешь: не так уж и плохо, ешь еще и еще, но вскоре тебе становится до того плохо, что хуже некуда. Сперва думаешь: ведь раньше я ел их — и ничего, но вот сейчас-то они подействовали.

Было такое ощущение, будто под пальцами отделился кусок его собственной плоти; далеко не сразу он понял, что кровавая масса в его руке — это холщовый мешочек, расплющенная мягкая пуля, ударившая его под мышку и опрокинувшая на землю.

Ранил его бородач.

Попытка встать причинила мучительную боль. Он закрыл глаза от ослепительной луны и принялся возводить в основании черепа голубой светящийся треугольник. Вокруг треугольника была густая тьма, и потребовалось немалое усилие, чтобы очертить границы голубого свечения. В центре треугольника он представил ярко-красное пятно и в него поместил свою боль. Пылающее пятно освещало треугольник изнутри, и он выделялся на фоне тьмы.