Белва Плейн - Бессмертник

Он безнадежно махнул рукой:

— Нана, что я могу поделать?

— Можешь позволить мне дать вам денег. Чтобы вы могли пожениться.

Много лет назад она почувствовала, как он боится грома, и пришла. Теперь из тысячемильной дали она почувствовала, как нужна, как необходима ему Джанет. И предложила свою помощь. Он сморгнул жаркие, жгучие слезы, словно Нана могла заметить их по телефону.

— Это слишком щедрый дар, — тихо произнес он. — Я не вправе его принять.

— Предоставь мне судить, как лучше тратить мои деньги.

Родители не одобрят. Они, особенно папа, не любят рассчитывать на кого бы то ни было. Пожалуй, они не разрешат взять деньги у Наны. Да-да, точно, не разрешат. Они всегда говорят, что она и так чересчур щедра. И они правы.

Надежда, было вспыхнувшая, угасла.

— Джимми? Ты здесь? Ну, что скажешь?

Неожиданно его осенило:

— А что, если мы возьмем у тебя в долг? И начнем его отдавать, как только перейдем в интернатуру? — Надежда затеплилась вновь. — Интерны зарабатывают совсем неплохо. Годится такой вариант?

— Послушай, Джимми. Я позвонила тебе сама. И хочу, чтобы ты женился. Хочу дать тебе на это денег — дать, одолжить, как угодно.

— Дать в долг под проценты, — упрямо поправил он.

— Разумеется, под проценты, как же иначе? У нас деловой договор. Верно?

Подыгрывает. Тешит его гордость. Он это понимает, но вынужден поддержать игру.

— Сколько процентов? — спросил он.

— Ну, пять с половиной или шесть. Как я получаю по безналоговым облигациям.

— Но обычно процент на ссуду куда выше.

— Знаю. Но мы с тобой как-никак бабушка и внук. Я не собираюсь на тебе наживаться. Так что решено: пять с половиной! Теперь ты прикинь, сколько понадобится на хозяйство и двухкомнатную квартирку, помимо ежемесячного содержания на вас двоих. Прикинь и вышли мне почтой. Договорились? Ты меня слышишь?

— Слышу. Нана, с минуты на минуту придет Джанет, она не поверит! Я так благодарен, ты даже не представляешь…

— Остановись, не нужно. И вообще междугородные звонки — слишком дорогое удовольствие. Мне в этом месяце придет несусветный счет. Жду письма, Джимми. — Короткие гудки.

Он стоял с трубкой в руке, вытирал со щек слезы и качал головой. Несколько лишних долларов за телефон — и тысячи долларов за них с Джанет на пять долгих лет!

Грудь распирало, в ней что-то крутилось, проворачивалось тяжело, медленно, больно. Стив, Адам Харрис, Нана, Джанет, все прошлое и все будущее. Захотелось сесть и расплакаться навзрыд, по-женски, не тая слез.

Еще до стука, по шагам, он понял, что идет Джанет.

— Джимми, милый! Он все-таки уехал!

Сквозь одежду, сквозь толстую клетчатую куртку пробивались удары сердец. Во всяком случае, его собственное сердце сперва бухало как набат, а потом утишилось, умиротворилось. Стоять бы так вечно! Грудь отпустило, сами собой развязались узлы, смылись целительной, теплой волной. Он приник к Джанет, обнял ее — маленькую, на целый фут ниже самого Джимми, — словно непоколебимую опору, столп, который пребудет всегда, незыблем и вечен.

Он собирался выложить новость тотчас, но не стал. Говорить пока не хотелось. Он расстегнул ей куртку, кофточку, молнию на юбке, повел к кровати.

И услышал жаркий шепот: «Не тревожься, не печалься о брате, не печалься ни о чем. Я здесь, рядом, я буду с тобой всегда». Услышал или показалось? А потом он уже ничего не слышал и не видел, погрузившись в благодатный, точно летняя ночь, блаженный покой — по-летнему теплый и зыбкий, а потом заснул и открыл глаза уже на рассвете. Но это был не рассвет, а золотое свечение, яркое до серебристой белизны. А рассветная тишина была тихой до дрожи, до зарождающегося в ее глубинах серебристого звука.

— Селеста, приготовьте, пожалуйста, чаю со льдом, — сказала Анна, войдя на кухню. — И подайте пирог с орехами. Я жду гостя.

Селеста обернулась:

— Батюшки, какое платье! Вот и славно. А я как раз на прошлой неделе говорила мисс Лоре, что бабушка снова на человека стала похожа.

Все эти годы после смерти Джозефа Анна не очень-то следила за своей внешностью. До первой годовщины носила траур, хотя друзья убеждали ее, что теперь это не принято и Джозеф не стал бы настаивать. Но она решила, что ей виднее. Во всяком случае, Джозеф, свято почитавший старые традиции, был бы ею доволен.

Она расправила рукав под золотым браслетом. Платье тонкое, атласное, нежно-кремового цвета. Платье для лета — быстротечного и самого любимого времени года.